Две шелковые пижамы, четыре шелковые рубашки, восемь льняных подворотничков, четыре комплекта нижнего белья, шесть галстуков, шесть пар носков, восемнадцати платков, пара щеток, расческа, механическая бритва, тюбик крема для бритья, помазок, зубная щетка, тюбик зубной пасты, банка талька, бутылка краски для волос, портсигар с двенадцатью сигарами, револьвер Кольт тридцать второго калибра, карта Гондураса, испанско-английский словарь, два альбома с марками, пинта шотландского виски и футляр с маникюрным набором.
Зумвальт, бухгалтер и стенографистка наблюдали, как двое сотрудников центрального полицейского управления описывали вещи в кабинете Рэтбоуна. Прочитав телеграммы, детективы вернулись к работе.
– Что означает этот список? - спросил Зумвальт.
– Означает, что всё сейчас не имеет ни малейшего смысла, – сказал я. – Этот кожаный саквояж предназначался в качестве ручной клади. Не было смысла регистрировать его, он был даже не заперт. Никто не сдает в багаж сумки с вещами, которыми обычно пользуются в дороге, это глупость а не ложный след! Скорее всего что-то случилось позже, что-то заставило избавиться от нее, когда он понял, что не сможет воспользоваться этими вещами. Но почему это стало вдруг ненужным? Не забывайте, что это по всей видимости тот саквояж, с которым он ходил в Трастовую компанию «Голдэн Гейт», в поисках облигаций. Проклятие, если я что-либо понимаю!
– Здесь нашлась еще одна вещь, чтобы ты окончательно свихнулся, – сказал один из детективов центрального управления, оторвавшись от обыска конторы и протягивая мне лист бумаги. Я это нашел за одним из ящиков, оно туда завалилось.
Это было письмо, написанное синими чернилами, почерком твердым, угловатым и несомненно женским, на плотной бумаге.
Дорогой Дэннибой.
Если еще не слишком поздно, я изменила свое решение об уходе. Если сможешь задержаться еще на день, до вторника, я поеду. Позвони, как только получишь эту записку, и если все еще хочешь, чтоб я ушла, я подберу тебя на машине у станции на Шаттак-авеню во вторник вечером. Твоя больше, чем когда бы то ни было.
Бутс.
Письмо имело дату 26-е, воскресенье, до того, как Рэтбоун исчез.
– Это как раз то, что заставило его задержаться еще на день, и изменить планы, – сказал один из детективов. – Я полагаю, нам стоит съездить в Беркли и посмотрим, что удастся найти на Шаттак-авеню.
– Мистер Зумвальт, – сказал я, когда мы остались в его кабинете одни, – между ним и стенографисткой было что-нибудь?
