Дориа, несмотря на то, что имел в родне даже скульптора, искусства не любил и не болел сифилисом, — и, возможно, поэтому был склонен к яростному ригоризму. Обсуждать же нынешнего Святого Отца после разрушения Рима Провинциал вовсе не мог — его трясло. Но все эти обуревавшие епископа горькие и злые мысли, разумеется, не предназначались для ушей легата, человека хоть и гневливого, но порядочного и преданного Церкви. За это ручался агент самого Дориа в Риме, это же подтвердил незадолго до приезда кардинала и великий магистр ордена. К тому же епископ понимал Сеттильяно: хоть рыба гниет с головы, чистят-то её всегда с хвоста…
Между тем кардинал мрачно продолжал:
— Отлучение Лютера ничего не дало. Глупо было и рассчитывать на это, — пробормотал он чуть тише. — В эти нелёгкие годы Церкви предстоят новые испытания. От доминиканцев Его Святейшество ожидает новых людей, чья святость будет бесспорна и чья честь не уронит достоинство Священного Трибунала.
Стоило Сеттильяно перевести дыхание, епископ подошёл к двери и тихо распорядился:
— Позовите Иеронима. — Епископ повернулся к легату. — Если этот не подойдёт, то, право, не знаю, кто и нужен Его Святейшеству, — Дориа развёл руками.
Тот усмехнулся — презрительно и недоверчиво. «Не подойдет…» Неужто ему покажут святого? Это в эти-то бесовские времена? Через минуту у храмовой колонны из темноты возник монах в длинном чёрном плаще.
— Брат Джерони́мо Империали ди Валенте, по прозвищу Вианданте, генуэзец, в монастыре с семнадцати лет — уже двадцать два года… — Дориа не успел договорить, как поражённый громким именем Сеттильяно жестом прервал его. Легат взял канделарий, медленно приблизился к монаху и откинул с его головы капюшон. В изумлении отпрянул и замер, подняв тёмные, изломанные посередине брови. Нервно сморгнул. Это… это…что?
Густые смоляные волосы стоящего перед ним монаха обрамляли лик возвышенный и одухотворённый. Но высокий мраморный лоб, чеканный нос и тонко очерченные губы терялись в свете необычайно живых, ярко-синих глаз, потаённо мерцавших под мягкими собольими бровями. Что это? Такой красоты в мужчине кардинал не видывал отродясь. Архангелы на храмовых ватиканских росписях и те были поблеклее… Несколько минут Сеттильяно, кусая губы, смотрел на Вианданте, но, разозлившись на себя за невольно проступившее восхищение, кое вовсе не собирался демонстрировать, отрывисто приказал:
— Spogliarsi nudo. Раздеться догола. «А вот мы сейчас поглядим, чего на самом деле стоит этот ангелочек», пронеслась в голове легата изуверская мысль. Он ядовито усмехнулся.
