— Мне надо сперва держать совет с общиной.
— Нечего вам сговариваться! Ваш господин не потерпит больше непокорства. Он назначил меня фохтом в Брендеболе.
Староста широко раскрыл рот и вытаращил глаза. А ранний гость сидел перед ним на завалинке, раскорячив ноги и отрыгивая после питья. Сход больше не имеет власти, на деревню посажен фохт, сказал он.
Если такое случилось на заре, то что же может еще произойти до того, как солнце сядет за лесом?
Брендеболь, продолжал фохт, теперь по закону принадлежит Убеторпу; деревня отдана на вечное владение и пользование его милости господину Клевену. Так гласит грамота с печатью, пожалованная ему королевой. Отныне тут будут новые порядки и новые обычаи. Он сам станет надзирать крестьян своего господина. Он самолично будет пересчитывать снопы в поле и мешки на гумне. И никто теперь не сможет отговариваться тем, что рожь уродилась только сам-друг. Никому не удастся больше припрятывать бочонки с маслом. Ни один плут не сможет теперь хоронить в ямах зерно, сало и мясо. Отныне в барщинной деревне заведутся новые порядки.
— Все теперь будет по-иному! Слышишь староста? — Ларс Борре опять подносит кружку ко рту и пьет пиво долгими глотками.
Выборный староста Брендеболя, примолкнув, слушает речь фохта. Но по всему видно, что он совсем оробел и упал духом. А фохту это не по душе. Зачем ему нагонять страх на старосту, если тот, по всему видать, человек послушный? Он говорит:
— Но смирному бояться нечего. Покорному худа не будет.
Хотя тело Стонге теперь прикрыто рубахой, он снова чувствует леденящий озноб. Ему всегда не по себе, когда его не в пору поднимают с постели. Он от этого весь день бывает не в духе.
— И первым я спрашиваю тебя, староста. Пойдешь ли ты на барщину? Покоришься ли своему господину?
Они всем миром порешили не ходить на барщину. Все односельчане дали клятву и твердо стоят на том. Но ведь фохт уже знает про это. Помнится, староста ему об этом сказал. Только слова его как об стенку горох. Зачем без толку повторять одно и то же? Этим он только прогневит фохта. Неразумно досаждать фохту и идти ему наперекор. Ведь он уже ясно сказал: на крестьянах Брендеболя нет барщинной повинности. Какой прок повторять это еще раз?
Не успел он схватить со стены мушкет и топор. Но он может сбегать за рогом и созвать общину. У Клевена пятеро со шпагами и пистолями, а брендебольских двенадцать с мушкетами и топорами. Оружие-то у них похуже, но ведь двенадцать как-никак больше, чем пять. Уж верно, двенадцать выстоят против пятерых. Надо скорей в дом, затрубить тревогу.
