– Да-а, – протянула М, – я понимаю, что ты имеешь в виду, очень хорошо понимаю. У меня в институте, как ты понимаешь, большинство преподавателей женщины, и я как никто другой могу оценить все прелести этого сообщества. Сейчас очень трудно устроиться на работу педагогу, особенно в высшее учебное заведение, не имея специальных связей, но мне повезло, и волей случая я оказалась там. Не стоит, наверное, говорить, как ко мне стали относиться мои новые коллеги. Но никуда не денешься, надо на что-то жить.
– Грустно, как все это грустно.
Теперь в бригаде нас осталось лишь двое: я и Валентин. Кто-то ушел искать лучшей доли, кого-то выгнали, приходили, правда, еще люди, но никто не задерживался.
Валентин писал стихи, я слышал, как он читал их, лишь однажды, в последний день его работы, когда мы пили портвейн, затерявшись в московских двориках. Стихи были хороши, но я не смог бы сейчас вспомнить ни строчки. Сработаться нам было трудно, особенно поначалу. Валя – довольно замкнутый человек, и мы не очень хорошо ладили. Работать старались порознь и по большей части не общались. В ту затяжную зиму мы часто оставались по вечерам и выходили работать по выходным; выполнять новый вал заданий, когда от твоей бригады, состоящей в лучшие времена человек из пяти, а то и шести осталось всего двое, – было трудно. Уставали мы тоже сильнее, чем обычно. Но общий труд, как известно, сближает, и мы постепенно начали общаться и даже выражать друг другу некоторую симпатию. Возраста мы были одного, и интересы наши кое в чем совпадали, так что постепенно из нас получилась неплохая команда.
Оригинальность Валентина проявилась в самый первый день его работы, даже в день, когда он пришел устраиваться. После небольшой экскурсии и объяснения основных моментов будущей работы наш начальник спрашивает его:
– Ты не пьешь?
– Нет, – отвечает Валя.
– Не опаздываешь?
– Нет, – заявляет он так же уверенно и на следующий день приходит на работу пьяный и к двум часам дня.
Прекрасный способ с самого начала выказать свое презрение к надоевшим условностям и порядку.
Работать он, конечно, не любил и всячески отлынивал от этого занятия, как в дальнейшем стал поступать и я сам, и остальные люди, которые понимали со временем, что при таких условиях лучше всего думать прежде всего о своей выгоде.
Записки из дневника:
8 февраля 2013 г.
«Зеленый туман».
На часах 23.15, я отошел чуть в сторону от того места, где мы непосредственно красим из баллончиков железные конструкции. Миновав многочисленные препятствия из железа, дерева и пластика, наваленные тут и там, и сняв, наконец, со своего лица маску, я медленно и спотыкаясь на каждом шагу из-за надетой на меня толстой, неудобной телогрейки пробираюсь к двери, чтобы в очередной раз проветрить помещение, в котором мы работаем. Маска хоть и не пропускает отвратительный запах краски, но в сравнительно короткий срок обеспечивает нехватку воздуха, что вызывает головокружение. Стараясь не дышать как можно дольше, я, добравшись до двери, резким рывком распахиваю ее, и меня обдает ледяным ветром, от чего я на мгновение теряю равновесие. Ухватившись за дверь, я плотнее прижимаюсь к ней, потому что знаю, что можно серьезно пострадать, если упасть с той высоты, где я стою, на груду железа, разбросанного внизу. Сделав шаг в сторону и освободив дорогу сильным порывам ветра, я стараюсь восстановить сбившееся дыхание. Холодный воздух быстро приводит меня в чувство. Я оглядываюсь и вижу, как Валя в такой же, как у меня, телогрейке и с маской на лице, что делает его отдаленно похожим на героя какого-нибудь комикса про покорение космоса, осторожно переступает через уже покрашенные трубы. Он отбрасывает в сторону очередной опустевший баллончик, берет из коробки новый и судорожно трясет им в воздухе. И тут я замечаю, что он стоит в плотном, слегка колышущемся мутном зеленоватом тумане. Даже сильный ветер не в силах справиться с ним, он лишь слегка передвигает его массивное тело из стороны в сторону, меняя его студенистую форму. Снежинки, которые с бешеной скоростью втягивает в открытую дверь, еще секунду кружат в зеленом воздухе и потом пропадают, растворяются в нем. Валенитин этого не может видеть, он находится в самом эпищентре зеленого марева и самозабвенно красит. В моей голове вновь возникает картинка с космонавтом. Он медленно и неуклюже передвигается вдоль железной трубы, которую красит, смотрит по сторонам, сильно вытягивая вперед лищо, потому что иначе в маске практически ничего не видно, иногда он опускается на одно колено, чтобы закрасить труднодоступные места. Мы здесь точно как два чертовых космонавта на заброшенной и забытой станщии. «Ради чего мы все это делаем», – думаю я. Не найдя ответа, я медленно спускаюсь вниз.
