Он умер через восемь лет после того, как я закончил школу, и я был единственным учеником, который шел за гробом. Застать его живым мне не удалось, к тому времени мы с матерью жили уже в другом городе, но на похоронах, при прощании, мне удалось незаметно положить в его гроб фотографию Сартра – нашего с ним любимого писателя, которую я еще тогда, только познакомившись с его творчеством, вырвал из библиотечной книги. В последний путь его провожали совсем немногие, мне было так жаль, что я не навестил его ни разу за эти годы, по сути он был единственным человеком, который меня понимал и не пытался изменить. Я стоял над могилой, в которую уже опустили гроб, и не мог поверить, что больше никогда не увижу его глаз, всегда с хитрецой смотревших на меня, не пожму его жилистую крепкую руку, не попрошу у него сигарету, не смогу поговорить о прочитанной книге или просто помолчать вместе с ним.
Сейчас, сидя за рулем, я отдавал себе отчет в том, что именно мои воззрения, сформировавшиеся под воздействием той литературы, которую я бесконечно много читал, повлияли на моего друга, утвердив его решение сделать то, ради чего мы уже несколько часов мчимся по бескрайней пустыне, в сердце которой один из нас должен будет остаться навсегда.
Становилось невыносимо жарко, а мы все ехали и ехали по пустыне, которой не было видно конца. Ни одной попутки не встретилось нам за несколько часов, от монотонного рева двигателя все звуки превратились в один нескончаемый гул, в котором не было никаких иных тембров, кроме этого гула. Я был уверен, что мотор перегрелся и может сдаться, но он исправно делал свое дело и, взявши в самом начале дороги одну высоту в этой долгой музыкальной фразе, держал ее все это время, не понижая и не форсируя.
Я вдруг поймал себя на мысли, что мы стоим на месте, но как это могло произойти, я не понял. Все было так же, как и все последние несколько часов: и гул, и жара, и мелькавшие по сторонам редкие кустарники – но я был уверен, что мы стоим на месте, но весь остальной мир пришел в движение и несется с еще большей скоростью нам на встречу, ускоряясь с каждой секундой. Я вдруг увидел свой бьюик с большой высоты, и он был единственной неподвижной точкой вокруг ожившего и летящего вперед мира. Я решил, что жара окончательно доконала меня, и я теряю рассудок.
Она сидела в пассажирском кресле справа от меня и постоянно курила, бешеный ветер трепал ее волосы, но она не стала завязывать их в хвост, как это делала почти всю свою жизнь. Я знал ее очень давно, она сразу вписалась в наш кружок, приняла наш образ мыслей и наше отношение к жизни, она хотела быть рядом, хотела жить в нашем мирке и, однажды оставшись, – осталась навсегда. Теперь мне кажется, что это не мы ее приняли к себе, а она позволила нам быть рядом с ней, брать от нее все то, что она так щедро нам отдавала, а взамен просила лишь быть с нею рядом. Удивительно, насколько она порой была сильна и решительна, не сомневалась ни секунды, а просто шла и делала то, на что другие были не решились. Вспоминая все, что мы пережили вместе, я понимаю, что она не создана для этой жизни и этого мира. Люди подобные ей приходят к нам из других реальностей, оттуда, где они видели истинную жизнь, не похожую на нашу жалкую пародию. Обычно они ничего не помнят о ней, но что-то прорывается с той стороны и откладывает на них свой отпечаток, который заметен лишь внимательному наблюдателю. Какая-то неведомая сила говорит с нами через их души, прячется в их слишком серьезных глазах.
