Кормили мы Грача, как, впрочем, и всех других приемных грачей с ложечки или пинцетом. Правда, пинцет использовался только при запихивании в необъятный клюв кусочков мяса или дождевых червей. Каши, суповую гущу и моченый хлеб Грач получал с ложки. При этом он немного приседал, растопыривал слегка свои недоспелые крылья, задирал голову вверх и, широко разинув клюв, стонал и дребезжал своим острым язычком, что, по-видимому, означало: «Лей, давай! Сыпь все подряд, не жалей!». Получив порцию каши, Грач жадно глотал ее со странным звуком, похожим на мычание, и быстрее, чтобы мы не успели передумать, снова разевал глотку. После шести-восьми ложек глазки его соловели, он вдруг обмякал и замирал, глядя прямо перед собой в пространство. Сигналом к выходу из философического транса всегда оказывалась струйка, выпущенная им из-под хвоста.
Вообще уборка за грачом доставляла некоторые неудобства, но самым драматичным в истории наших с ним отношений было несоответствие суточных циклов сна и бодрствования. Попросту говоря, Грач просыпался много раньше, чем мне бы этого хотелось. Может быть, после этих слов кто-то решит, будто я такой деспот, что готов подсыпать яду в пищу любому, если только он просыпается на полчаса раньше меня. Вовсе нет. Просто, проснувшись за час-другой до восхода солнца, бодрствовать в одиночестве Грач не желал. Он сразу же начинал интересоваться вопросами пропитания, и происходило это следующим образом. Усевшись на спинку моей кровати, Грач некоторое время бормотал что-то вполголоса, а затем, решив, что все необходимые формальности соблюдены, сообщал, что он проснулся и готов к принятию пищи. Эта ценная информация предназначалась прежде всего мне, однако Грач на всякий случай произносил ее так, чтобы в соседних с нашим домах тоже все были в курсе. Двух-трех сообщений мне хватало, чтобы перевернуться с боку на бок и накрыться одеялом с головой. Заметив такую эволюцию, Грач несколько раз поворачивал голову сбоку-набок, кося на одеяло то одним, то другим глазом, а, убедившись обоими глазами по очереди, что его игнорируют, произносил в мой адрес с той же степенью музыкальности несколько неприличных выражений. Затем он прыгал на подушку и принимался разыскивать край одеяла. Со второй или третьей попытки ему удавалось просунуть под одеяло клюв, а затем и всю голову. Немного порыскав в душной темноте, Грач наконец находил то, что искал, хватал клювом прядь волос и дергал с такой силой, что ни о каком сне больше не могло быть и речи. Приходилось вставать, зажигать свет и кормить наглеца, а потом укладываться снова и долго почесывать голову в том месте, которым воспользовалась птица, чтобы обратить на себя внимание.
