Она плачет, наконец-то плачет. И не вытирает слез. И они капают на френч, на солдатский Георгий, на батистовую сорочку, на грудь.
Какая капель в декабре?!
– Уедем… Уедем… В Пекин, в Париж, куда угодно. Я буду тебя любить любым: нищим, богатым, больным, любым, слышишь меня?!
Non, ma кюрюльтю… Туки-туки, туки-туки, тук! Стук топора становится ближе и явственней.
А, чтоб тебя! Плотник загоняет гвоздь и трясет ушибленной рукой. Не было певчих на их венчании в маленьком храме. И «Многая лета!» пропел им хор из старых рубак – Анненков, да Семенов, да Бекханов.
Подхватили молитву степные ветры, разорвали в клочья, разневестили, развеяли, разъяли по оврагам да тынам, по курганам да полям, где стоит, стоит не гнется на лютом ветру ковыль, и лишь ломается, как стеклянный, и падает звеня.
Или это звон фужеров богемского стекла из пролетевшего на смерть бронепоезда? Или это упало, упало и разбилось на тысячи осколков навсегда заиндевевшее в эту ночь сердце китайской принцессы из династии Цзи?
– Степан, а Степан! – слышны голоса часовых.
– Ну че?
– Щец ли горяченьких похлебать не осталосси?
– Щец тебе! Сожрали усе ишшо с вечера…
– Эхма… В животе ливорюция!
Тени. Тени на потолке, на стенках.
«Ich liebe… ich liebe… ich liebe dich!» – тянет за стеной дивное контральто из патефона.
Она берет руку мужа и надевает ему на палец перстень с головой тигра, что носила на груди, на цепочке.
– Это все, что я могу тебе оставить. Это перстень Чингисхана. Обещай, что снимешь его только перед смертью. Я почувствую. Я почувствую это. Пока он у тебя на руке, я буду знать, что ты жив…
– Степан, а Степан!
– А?
– Дурака на! Покурить оставь, лады?
Притихла перед рассветом метель. Достроена виселица. Глуше шаги часовых.
Но все ставит и ставит Доржи за стенкой понравившуюся пластинку, и все звучит и звучит в предрассветной мгле низкий голос, полный любви и муки: Ich liebe dich, mein herz!
18 сентября 1910 года, Семиречье, расположение 1-й сотни Сибирского казака Ермака Тимофеева полка, Россия
За… гу… Загу-загулял, загулял!
Пар… ниш… ка-парень молодой, да молодой!
В красной рубашоночке, да-да!
Хор-р-рошенький такой…
Яловый, надраенный до блеска казачий сапог то вламывается в дощатый пол, то подпрыгивает, то встает на мыс, то на каблук и вертит своего хозяина, хорунжего Артифексова, как хочет.
В просторной избе богатого купца все прокурено и образа скрылись в дыму. Молодухи еще успевают таскать перемены: шти из говядины за свиным холодцом, шанежки за кашей, бараний бок следом… Четверти хлебного вина полупусты. Офицеры «дают бал» в честь проезжего в Амурский полк офицера – Романа Федоровича Унгерна.
