Вечерняя встала холодная тень.
И Фисба, покровом
Окутав лицо,
К заветным дубровам
Пошла, повернувши дверное кольцо.
Согласно условью,
Под деревом села, и видит: ворча,
С дымящимся кровью,
Рыкающим зевом ко влаге ключа
Приходит напиться,
С тяжелым хвостом,
Громадная львица.
И Фисба скрывается в гроте пустом.
Во время испуга
Упал с ее тела, развившись, покров.
И львица — подруга
Владыки обильных зверями дубров —
На тонком покрове,
Попавшемся ей,
Оставила крови
Багровые капли и знаки когтей.
Без думы, без страха,
Выходит влюбленный, не чуя беды.
Дорожного праха
Краснеют слои, и от зверя следы
Заметны, и страшен
Пираму их вид.
И, кровью окрашен,
Покров неожиданно взоры язвит.
«Пускай же мы оба
Единою ночью погибнем! Но ты
Не гроба, не гроба
Достойна в расцвете твоей красоты
Я ж гибну виновным,
Твой день загубя,
На месте условном,
Безумец! — заране не ждавший тебя!
С веселостью злою
Преступника тело изгложете вы,
Под этой скалою
Живущие, царственно-грозные львы,
И рявкая зычно,
И члены дробя.
Лишь робким прилично
Бессильно хотеть уничтожить себя!»
И милые ткани
Слагает под зыбкою тенью листа.
И слез и лобзаний
Мешает дары, и кровавит уста.
И с тихой беседой
Упавши на ткань,
Он шепчет: «отведай
И крови моей добровольную дань!»
Схватил к пояснице
Привешенный меч, и вонзил острием
Под грудь, и ресницы
Смежились, и кровь закипела ручьем,
Обильно осыпав
Багряной росой
Растенья, и, выпав,
Железною меч засверкал полосой.
И кровь не иначе
Из раны забила, дымясь и кипя,
Струею горячей,
Как, возле отверстия трубки, шипя,
В стремлении яром
Вода закипит,
И мощным ударом
Воздушные волны сечет и кропит.
И исчерна-красны
От крови на дереве стали плоды,
Где умер прекрасный
Пирам. Но, в неведенье новой беды,
Влюбленная дева
Спешит под навес
Условного древа,
Хоть страх с ее сердца не вовсе исчез.
Плодов перемены
Рождают сомненье в ее голове.
Кровавые члены,
В предсмертном биенье простерты в траве,
Увидела — горю
Поверить невмочь.
Подобная морю
В безветрие, стала, отпрянувши прочь.
Но миг, и узнала
Пирама — единую сердца любовь.
И вдруг застонала,
И слезы закапали в жаркую кровь.
Младенца живее,
Коснулись до губ,
И, кудри развея,
Сдавила руками немеющий труп.
И с горестью жгучей
Вскричала: «Пирам, отзовись, отзовись!
Пирам! что за случай
Расторг нас с тобою? Пирам! подымись!
Но нет! ты не дышишь — бедная я!
Пирам, ты не слышишь,
Что Фисба тебя называет твоя?»
При имени милом
Глаза, отягченные смертным концом,
Он поднял, с унылым,
Блуждающим взором, и веским свинцом
Сомкнулися вежды,
Зрачки отягча.
