. Собственное превосходство быстро осознается на фоне официанток с предплечьями, обвисшими, как клюв пеликана, и их красномордых мужей, из экономии курящих сигареты без фильтра, которые влачат жизнь свиней на откорме, пока их не хватит коронарный тромбоз. Я чувствовал себя среди них королем — неплохая прививка от прекрасных людей, ожидавших моего приезда у Тома, особенно от одной прекрасной персоны.
В предчувствии строгих ограничений я накачался никотином и, решив нагнать ужас на хахаля Мэри, прихватил «Дейли стар»[48], которую в забегаловке бесплатно совали всем, кто раскатывал губы на сиськи и футбол. Расплатившись, я рванул, стреляя глушителем, к поместью Мэннионов, измазанный жиром и газетной краской, но на какое-то время вполне счастливый.
Поместье отца Тома было спроектировано в стиле псевдоитальянского ренессанса, словно кто-то вычертил все изгибы на школьном лекале. Моя напускная бодрость начала выветриваться. Описав дугу по усыпанной гравием дорожке перед входом с портиком, я пристроил машину рядом с «диско» Люси и бокастым двухдверным «ауди», которым, видимо, владел рекламный козел, закурил «Страйк» и откинул голову назад. Я представил себе Мэри в объятиях нового парня, на диване, с румянцем недавнего секса на щеках, и меня чуть не вырвало. Я был готов развернуться и отползти домой, когда дверь открылась и наружу вышел Том — в рубашке навыпуск, скрывающей брюшко, с руками в карманах и большой, богатой, счастливой улыбкой на лице. Он постучал по стеклу:
— Все в порядке, Фрэнки?
Я опустил стекло, оно застряло на полпути.
— Все в порядке, Том. Как оно?
— Неплохо. Тебе помочь с вещами?
Я приподнял небольшую матерчатую сумку-сосиску, в которую сложил свое барахло.
— Кажись, сам справлюсь.
— Тогда пошли?
— Может, еще покурю?
— Давай. Мэри кофе готовит. Будешь?
При звуке ее имени на меня опять накатила волна тошноты.
— Чаю бы. Она знает, какой я люблю.
Том вернулся в освещенный холл. Мне хотелось, чтобы, когда он передаст «ты знаешь, какой он любит», Мэри кольнуло раскаяние. В мире только два человека умели приготовить чай так, как я любил: мама — это было очень давно — и Мэри. От этой мысли меня захлестнула острая грусть, которую я постарался задержать подольше. Помнится, в детстве я умел вызывать грусть, воображая мертвого отца среди обломков машины. Теперь же достаточно было вообразить, как моя бывшая девушка заваривает чай. Ты только размякаешь с возрастом, Стретч, а думал ведь, что будет наоборот.
