И тут в какой-то газете, кажется, в «Труде», я прочитал о докторе Александре Романовиче Довженко. Он не гастролировал по Союзу, а работал в своем родном городе Феодосии и занимался лечением больных алкоголизмом, используя свой собственный метод индивидуального гипноза, за который в начале врачебной деятельности был нещадно порот медицинскими чиновниками, вынесшими вердикт, что метод антинаучен и смахивает на шарлатанство. Работая в портовой поликлинике, он буквально подпольно, на свой страх и риск, принимал спивающихся матросов, которые первоначально составляли его основной контингент. Причем, лечил он каждого строго персонально, а не скопом в концертном зале, тщательно отбраковывая тех, для кого его метод не годился в силу разных причин.
Постепенно слава об успехах доктора из Феодосии распространилась далеко за пределы региона, и к Довженко стали приезжать люди со всего Союза. Чиновничья каста сменила гнев на милость, и врачу выдали лицензию на право официально заниматься наркологической практикой. А ближе к закату его жизни городские власти даже выделили Александру Романовичу под наркологический центр дворец какого-то дореволюционного вельможи, построенный в безвкусном псевдовосточном стиле.
Знающие люди рекомендовали мне настоятельно: «Поезжай в Феодосию, пока старик еще жив. Он твоя последняя надежда!».
И ранней ветреной весной я с женой отправился в Крым. В Феодосии гуляли свежие ветры с моря, гонявшие по тротуарам обрывки газет и пустые смятые пачки из-под сигарет. Само море было неспокойным, покрытым грязноватыми, пенистыми барашками на гребнях холодных свинцовых волн. Под стать морю было и небо, хмурое и неприветливое. Под вечер мы наблюдали на пирсе багровый закат, предвещавший ветер и на следующий день.
В холодной гостинице, под ледяными стеклянными простынями мы пытались согреться теплом своих тел, тесно прижавшись друг к другу.
На следующий день, ясный, солнечный, но свежеветреный, как и предыдущий, в псевдовосточном дворце состоялся сеанс исцеления. Патриарх наркологии, недавно перенесший инсульт, заметно приволакивающий одну ногу, с асимметричным лицом после кровоизлияния в головной мозг, невнятной речью, но осмысленным и незамутненным взглядом, проследовал мимо пациентов, окруженный суетливой челядью. Он опирался на палку, а под локоток его бережно, даже чересчур бережно, поддерживал подобострастный помощник. Обстановка вокруг Александра Романовича напоминала театрализованное представление, тщательно продуманное и выверенное до мелочей. Я предпочел бы лечиться у этого же доктора, сидящего в кабинете-каморке со старой, обшарпанной мебелью, нежели в обстановке, напоминающей дешевые, но помпезные декорации к балету «Бахчисарайский фонтан». На излете жизни Довженко явно не контролировал ситуацию, все более походившую на опереточно-водевильное действо, поставленное бездарным режиссером с дурным вкусом. Но этот карнавальный антураж не мешал самому Александру Романовичу, больному и старому человеку, работать также надежно и ответственно, как и в прежние времена.
