Лежа на диване перед черно-белым телевизором, в полном уединении, обложившись дядькиными журналами «Вокруг света», я с удовольствием отпивал крупными глотками из большой кружки сладковатую с кисловатой горчинкой брагу, листал страницы журналов, останавливаясь на интересных статьях. До тех пор, пока в голове не возникало знакомое ощущение приятной затуманенности, а изображение на экране не превращалось в бесформенное голубое пятно.
Один приятель приглашает другого на вечеринку с девушками: «Правда, все они страшненькие. Но выпьешь грамм 150 водки, покажутся красавицами!».
По прибытии на вечеринку приглашенный отзывает товарища в сторонку и сообщает на ухо: «А знаешь! Я, пожалуй, столько не выпью!».
Второй серьезный звонок (первый — это выселение из общежития и исключение из комсомола в конце третьего курса) прозвенел для меня после окончания пятого курса и прохождения двухмесячных офицерских сборов в танковой учебке близ поселка Шали в Чечено-Ингушетии. По возвращении в город постоянной дислокации, то есть, обучения, наш курс должен был сдавать через неделю государственный экзамен по военной подготовке и получить после сдачи военные билеты офицеров запаса медицинской службы Советской армии.
Прибытие на место постоянного расквартирования ознаменовалось бурным банкетом, который начался в известной шашлычной «Арарат», затем продолжился у всех по-разному, а завершился тоже по-разному…
Еще до пробуждения, я всем стылым нутром почувствовал, что нахожусь в очень нехорошем месте. Не решаясь открыть глаза, по звукам и запахам, я все больше укреплялся во мнении, что место это чрезвычайно нехорошее.
Да, это был вытрезвитель! Большая комната, окрашенная отталкивающей грязно-зеленой краской (и где только такую отвратную выпускают?) с характерным казенным колером, с забранными решетками окнами, обитой железом дверью с глазком и с двумя рядами кроватей, на которых под простынями на матрасах были пришиты обыкновенные медицинские клеенки на случай слабости мочевого пузыря кого-либо из клиентуры, со специфическими красноречивыми разводами. Теперь оставалось выяснить, как и, главное, за что я сюда попал? Разрешение этого вопроса не заставило себя долго ждать.
Зычный голос сержанта, вошедшего в палату (не в камеру, а в палату, учреждение — хоть и милицейское, но с гуманным медицинским уклоном) заставил похмельную братву, кряхтя, постанывая и откашливаясь, встать с коек и проследовать в коридор. Здесь всю публику, облаченную в трусы (от семейных, застиранных и обтруханных до крайности или стоящих колом до кокетливых плавок, которые были в явном меньшинстве), разделили на две неравные части. Первым надлежало просто заплатить штраф за ночлег и «услуги» и катиться к чертям собачьим. Меньшая часть по пьянке натворила что-то предосудительное, и ей предстояло теперь еще пройти через горнило суда, который должен был определить степень тяжести содеянного и вынести решение о наказании. Я, к великому огорчению, оказался именно в этой второй, меньшей части. Нам выдали в смерть измятую одежду, засунутую на ночь в полотняные мешки, и стали оформлять бумаги для предстоящего суда.
