Горобей — указательный палец. Всё видит, всё знает, укажет на главное, скажет не в бровь, а в глаз, аж страшно иногда от его правды.
Кудеяр, наверное, безымянный палец — и сильный, и вроде бы незаметный, и почти по центру, но скромнее, и важный, без сомнения.
Брыва похож на большой палец — весь он велик и силён, но по смыслу — стоит в ряду со всеми, сильнейший из них. Значит, Брыва — средний палец.
А я, выходит, большой палец — думал Вершко, — я напротив них стою, их силу скрепляю, в кулак зажимаю. Но если в сторону без дела один торчит большой палец, а и любой другой так же само*, то он всей руке обуза и помеха и уязвимое место».
Подумал так и вспомнил отцовскую науку, как тот говорил: за один палец ухватил супротивника, можно и на землю положить, и обезоружить… и вовсе порешить, пока у того от боли взор замутился.
Страшна постороннему наука воинская, но она необходима. А если ты воин, для тебя страх как вражеский нож — выпустил его, он ниточку твоей жизни и обрежет…
Не спеша направляясь к двери, Вершко знал, что его боевые товарищи с ним рядом. Эти четверо особенно, а и вся дружина тоже.
В растворённую дверь пахну̀ло свежим ветром, ночным цвириканьем и шелестением молодых трав, запахами леса с молодой липкою листвой и кисленькой новой хвоей, близким жильём и далёким пахотным полем, и сладостью цветения природы по всем мыслимым местам. Ухнула ночная птица. Прошуршал ёжик в траве.
Луны нет. Черно̀ было бы совсем, если б не звёзды. «Когда Вон Та звёздочка голубенькая коснётся края леса, пора будет менять охрану».
Над головою простирался Млечный путь. Двоился, стекался в широкий поток, расплёскивался рукавами и малыми каплями. Пролила молоко Небесная Корова. В Начале Времён. Так и сверкает. Звёздами переливается. Созвездиями расцветает. Вот Медведица играет с Медвежонком. Вот Царевич спасает Царевну. Вот Лебедь белая летит. А вот Ворон чёрный смотрит на неё.
«Ушла Косматая звезда. И вроде всё как всегда, но нет — след её ещё отзовётся» — подумалось само.
В неверном свете в двух шагах от порога тускло блеснуло что-то новое. Вершко поднял с земли горячий оплавленный кусочек металла видом как бы расплющенную фасолину. Ладонь жгло несильно. Повертел в руке, и так, и этак разглядел. Вершка полтора в длину, три четверти в ширину, толщиной в полногтя. С догадкой, вызвавшей одновременно восторг и тревогу, Вершко посмотрел снова на небо. Как будто струны от сердца туда потянулись.
