Стукачи всегда отыскивались...
14
Раз примерно в месяц, обыкновенно на другой день после материной получки, мы отправлялись с нею вдвоём в поход к Соломону. Так это у нас называлось.
На другом конце села - а новосельские улицы протянулись вдоль реки на 4-5 километров - имелся магазинчик геолого-разведочной партии. Что за партия? Какие геологи? Этого никто, думаю, в селе не знал, но магазин официально, на вывеске, именовался - геолого-разведочный. В народе же его называли - соломоновским. Заведовал этой торговой точкой еврей Соломон, а за прилавком стояла его дородная супружница, уж не помню, как её звали, может, Саррой, а может и, Соломонидой.
Этот Соломон, низенький, жирненький, блестяще-лысый, с громадным выпуклым рубильником меж пухлых сизых щек, однажды остро меня напугал. Я только что отхворал в очередной раз простудой и по инерции сипло покашливал. Пока мать брала что-то у Сарры в продовольственном отделе, я таращился в другом закутке лавки на фотоаппарат, который снился мне тогда по ночам.
Здесь же возюкался и сам Соломон, переставляя, распаковывая коробки с колониальными товарами. Он вдруг в упор глянул на меня пронзающим рентгеновским взглядом своих рачьих масленых глаз с заплывшими веками и убежденно, непререкаемо, буднично приговорил:
- С таким кашлем, мальцик, долго не живут.
И равнодушно отвернулся, углубился в свои торгашеские хлопоты.
Я выскочил на улицу. Сердчишко у меня скатилось в копчик, в груди засвербило, я проглотил весь оставшийся во мне кашель и чуть не подавился. Было мне лет десять, о смерти я ещё не думал, но простая фраза крючконосого Соломона, тон его, равнодушная уверенность в моей близкой неминуемой кончине пронзили меня острым шилом, и я впервые всерьёз понял, осознал всем существом своим собственную смертность. Умирать мне тогда не хотелось.
И почему-то матери об этом случае я решил не говорить, и к тому времени, когда она вышла из магазина, я уже выровнял дыхание, принял вполне беспечный вид.
А буквально через день зловещее пророчество жирного еврея чуть-чуть не сбылось. Кашель, правда, у меня стал тише, но я всё равно чуть было не приказал долго жить. И Люба вместе со мной. И сама Анна Николаевна. Дело в том, что она прежде времени, экономя тёпло, затворила заслонку в печи. Спас нас, видимо, Господь Бог: в самый наипоследний миг, в полночь, муттер очнулась от удушающего сна, доползла на четвереньках до двери, распахнула её. Затем из последних сил сдёрнула нас с сестрёнкой, сомлевших, с уплывающими зрачками и уже жёлтых, со смертного одра, вытащила в холодные сенцы...
