На принципах майората мужем двоюродной сестры был и старший брат Барклая — Эрих, и немало других его дальних родственников заключали подобные браки.
…Двадцать второго августа молодые вернулись из кирхи деревни Тарвесте в Бекгоф и заняли свои места за свадебным столом, за который вместе с ними уселось две дюжины родичей и почти никого из соседей, так как большинство из них остались обиженными несостоявшимся марьяжем[33].
Конечно же, блеснул приехавший из Риги Август. Он привез на свадьбу голландский сыр в корзиночках из ивовых прутьев, сахар в головках, белое и красное вино из Бургундии и Шампани, ставшие украшением праздничного стола, на котором были обыкновенные перепела да утки, шпиг да крутые яйца в салате, водка — «три пятых» — крепостью в восемьдесят градусов да яблочный сидр, а возле входа в столовую громоздились два бочонка с пивом — в одном было оно из ячменя, в другом же — из пшеницы. По яствам пошел и разговор: Август рассказывал о трудностях в торговле, как рижских купцов стали теснить петербургские «гости», о недавно произошедшем несчастном для рижан новшестве, когда по указу императрицы была упразднена Большая гильдия, и теперь торговать мог всякий — лишь бы были у него деньги.
Обитатели Бекгофа, в тон богатому родственнику, жаловались на то, как ущемляет их дворянские права все та же государыня. Она и в уездах заменила дворянские суды выборными, в коих появились заседателями даже мужики, она отменила и ландратские коллегии, создав на их месте такие же канцелярии, какие были в соседней Псковской губернии или в Санкт-Петербургской.
Далее пошли разговоры о ценах на рожь и овес, о налогах на винокурение, о том, что с каждым годом жизнь становится все труднее.
Елена сидела чинно, не прислоняясь к мужу, изредка улыбаясь, если кто-нибудь вдруг взглядывал на нее.
Захмелевший Магнус порывался что-то сказать, смешливая Кристина, по-деревенски прикрывая рот одной рукой, другой дергала мужа за камзол, не давая ему встать.
Наконец Магнус поднялся. Он сначала произнес какую-то длинную и мудреную фразу. Потом спохватился, объяснил, что это — латынь, и стал переводить, кажется, через пень-колоду.
Он помянул любовную лихорадку, сказал, что любовь — отрада человеческого рода, напомнил, что любовь травами не лечится, ибо от нее нет лекарств, и в конце спича воскликнул:
— Любовь побеждает все!
Барклай слушал всех, и его холодный аналитический ум подмечал и расчетливость и меркантилизм Смиттенов и Августа Барклая, и совершенно им противоположную, восторженную романтичность Магнуса, и сдержанную, немую благовоспитанность его молодой жены, и витавшую над всем этим счастливую легкомысленность Кристины.
