Волею случая прямо против выбежавших из крепостных ворот янычар оказался Суворов. Он мгновенно сообразил, что наступил момент, весьма благоприятный для взятия крепости. Янычары еще бежали к русским позициям, а Суворов уже ясно видел, как он отбивает их наскок, обращает вспять и следом за ними врывается в Очаков, не дав закрыть настежь распахнутые крепостные ворота.
Янычары, закричав «Алла! Алла!» и подняв над головами ятаганы, уже подбегали к русским окопам и рогаткам, а суворовские солдаты и офицеры готовы были встретить их огнем, когда по всему лагерю зазвенели трубы и забили барабаны, возвещая тревогу.
Потемкин тут же послал двух адъютантов разузнать, что произошло, а сам, приказав искать его у Кутузова на батарее левого фланга, поскакал к одному из двух насыпных холмов. Резво вбежав на батарею, он и без подзорной трубы увидел единственным своим глазом, как на позициях Суворова уже идет рукопашный бой.
Увидел, как по всей линии его солдаты одолевают бусурман и теснят их штыками к распахнутым крепостным воротам. Увидел и самого Суворова, идущего среди солдат с обнаженной шпагой, направленной в сторону Очакова. Чтобы убедиться в этом, нетерпеливо затряс рукой, требуя, чтоб ему подали подзорную трубу. Труба тут же оказалась в его руке, и он ничуть не удивился, ибо любое его пожелание или повеление тотчас исполнялось.
Кинув трубу к единственному своему оку, он тут же убедился, что это правда. Более того, подзорная труба высветила для него такие детали, каких невооруженным глазом он не видел. Убитых и раненых русских оказалось больше, чем увиделось ему вначале. И еще заметил он рядом с Суворовым молоденького офицерика, почти мальчика, который кричал что-то и, подобно своему генералу, размахивая шпажонкой, рвался вперед. Потемкин вдруг узнал мальчишку. «Да ведь это Алешенька Горчаков, князя Ивана Романыча сын», — мелькнуло в голове у Светлейшего. И он со злостью сказал про себя: «Вот черт старый! И сам на рожон лезет, и племянника за собой тянет!»
Эта опасность, угрожавшая жизни молодого красавца Алешеньки Горчакова, которого никто не звал иначе и все любили, вконец разозлила Потемкина, и он, резко повернувшись к уже появившимся у него за спиной адъютантам, властно крикнул:
— Остановите его!
— Кого, ваша светлость? — недоуменно и чуть встревоженно в голос воскликнули оба адъютанта.
— Суворова, черт побери, Суворова! — снова крикнул Потемкин и тут же добавил, чего никогда с ним не бывало, ибо, отдавая приказы, он не считал нужным объяснять, почему отдает их: — Остановите его именем моим, потому что ворваться-то в Очаков он ворвется, да едва ли назад вырвется.
