Должно быть, несчастливый визит кузена к государыне поохладил пыл начальства и к собственной персоне принца — принципалы замолкли.
Желая помочь принцу, к которому Барклай уже крепко прикипел душой, он осторожно расспросил о возможной причине столь странного в военное время промедления старого ведуна Паткуля. Швед вздохнул, поморгал и, отведя глаза в сторону, будто стесняясь, ответил Барклаю таким тоном, словно разговаривал с ребенком:
— Причина самая обычная, более всех прочих распространенная, — козни и каверзы, называемые по-французски «интрига».
— Да в чем же могут состоять происки недоброжелателей против столь благородного человека? — воскликнул Барклай.
— А вот ты и сам себе ответил, — печально улыбнулся Паткуль, впервые называя Михаила на «ты». — Принц действительно благороден, и потому завистников у него — пруд пруди. И менее всего хотят они, чтоб отличился он в бою, тем более что бой-то — вот он, чуть ли не на Фонтанке, совсем рядом с государыней, — что ни сделай, тотчас же все во всем Петербурге будет известно.
— Ну хорошо, — недоуменно проговорил Барклай, — а что же Мусин-Пушкин?
— А вот ему-то принц и вовсе не надобен: если брать его под свое начало, то не окажется ли он вскоре на его месте, а значит, Валентин Платонович при таком соседстве себя в безопасности чувствовать не будет. Другое дело, если бы попросился принц к Румянцеву или Потемкину — с ними принцу не тягаться, им он не соперник.
В тот же день Барклай все рассказал Ангальту. Он счел самым подходящим разговор предельно откровенный и по-мужски прямой. И оказалось, что Барклай не ошибся: принц и сам был человеком искренним и открытым и потому без всякой аффектации выслушал своего адъютанта, а в конце беседы обнял его и сказал, что теперь-то уж непременно уедет хоть на край света, лишь бы не жить с пакостниками и карьеристами в одном городе.
Тем же вечером Михаил поведал обо всем и Вермелейну, который конечно же одобрил его решение пойти вместе с принцем на войну и тут же стал вспоминать о минувшей кампании, вновь перебирая старые эпизоды под Рябой Могилой и на Ларге, перечисляя имена незабвенных своих комбатантов по Новотроицкому полку.
А уже через неделю мчались они в легкой бричке на юг — к Очакову, где с весны стояла Екатеринославская армия генерал-фельдмаршала, Светлейшего князя Потемкина-Таврического.
Теперь же следует сказать о южной российской недоброжелательнице, еще более древней, чем Швеция, — об османской Турции, воевавшей с Россией с перерывами более трех веков.
