«…Не сказать, чтобы тертый, но все же нестандартный. В преферансе такой ход называется армянский снос; брать нельзя — рискую поставить себя вне закона, но не брать — он сразу всполошится, начнет скрываться, убегать, а потом ни признаний, ни денег».
— Что ж, ты свое провернул, теперь я кое-что проворачиваю; короче, полтинник, то есть пятьдесят тысяч, — холодно бросил Огородников.
— Ни фига себе! Да я отродясь про такие деньги не слыхал! Слыхал по радио про миллиарды, на которые план перевыполняют, да иногда про мильоны, которые на убытки или на ущербные дела затрачены; я тебе всерьез, а ты! Пару кусков я бы наскреб, а три — это уже и не по-божески!..
— Я не занимаюсь благотворительностью, — хмыкнул Огородников.
— А сердечко не екает, что судьба тебя накажет? — с ернической заботливостью поинтересовался Лебедев.
Тут вернулись женщины. Лебедев их встретил с преувеличенным оживлением, достал даже бутылку коньяку «на отмечание отъезда дорогих гостей». «Один раз живем!» — с суетливой радостью повторял он, поочередно доливая в фужеры, пока бутылка не опустела. Правда, пить никто не стал. Женщины заметили, что мужчины возбуждены и злы: «У них самый разгар», — ляпнула Маргарита.
— Откуда берутся такие, как ты? — задумчиво спросил Огородников. — Тоже мне, лебедь Черного моря.
— А откуда такие, как ты, душеспасатель хренов?
— Мальчишки, будьте взаимно вежливы! — строго произнесла Маргарита. Людмила же была подавлена и безразлична.
— Я — человек нашего общества. Вполне соответствую. Пусть не его идеалам, но уж реальным простым гражданам — это факт.
— Я тоже человек и тоже соответствую. Даже побольше, чем ты!
— Нет, Лебедь! Ты — родимое пятно, так сказать, ошибка нашего общества, его неудача и отброс.
— Что ж, родимые пятна не выведешь. Только если с кожей срезать, а дырку шелковой ниткой стянуть.
— В том-то и проблема, чтобы вывести, но без крови и даже без следа. С твоей стороны будет очень красиво и очень мудро самому сознаться, признать вину, сдать деньги — может, условным наказанием отделаешься, а если и отгородишься на годок-другой, зато выйдешь человеком, а не родимым пятном под белыми одежами, заживешь как честный человек!
— То есть как живешь ты, да? А ты, кишка слепая, живешь и будешь жить скромно и паскудно! Я же предпочитаю жизнь пусть и паскудную, но богатую или хотя бы безотказную. Больше мне сознаваться не в чем, хотя ты, товарищ начальник, так красиво говоришь, что — ей-богу! — пошел бы и сознался!
