А «Герцена» начало относить немножечко, — цепь-то размотана уже. От этого много разных пузырьков за кормой получилось. Там наверное и водолазьи.
Чего же беспокоиться?
ЧТО ЗА ЧОРТ?
Проходит одна минута, другая. Так еще несколько минут прошло. И видит староста, что не те это совсем пузырьки. Это пузырьки от парохода, а не от водолаза. А водолазьих пузырьков совсем нет. Нет и нет. Еще минута — ни одного пузырька!
Тут он очень забеспокоился. И хотел уже к другим ребятам, которые на боте были, обернуться и только хотел сказать про себя: «Что за чорт?» А и не сказал. Как обернулся, как взглянул на помпу, как увидел манометр на помпе, так и замер. Так его всего и свело. Побледнел весь, и коленки под ним покосились. Закричал тогда не своим голосом:
— Братцы… беда…
И тут только мог сказать: «что за чорт?»
А манометр показывал чуть ли не двадцать атмосфер давления — дело совсем невозможное.
Это значило, что человека на смерть сдавило.
Староста бледный, метнулся к помпе:
— Братцы, стойте! Не качай помпу! Беда! Что за чорт?
Все еще не верилось. Очень уж ясный, очень уж тихий день. Даже солнце теперь в воде отразилось и светило прямо в лицо из-под воды.
Даже два солнца.
Одно в небе — другое в воде.
— Что за чорт?
ЗА ЗЕРКАЛОМ
Весь пароход в воде отразился. Зеркало из чистого серебра.
А за зеркалом было темно, холодно. Там водолаз мучился последними муками.
Там его сдавило клещами. Тысячи клещей. Не вздохнуть ему. Не поднять грудь. Задыхается водолаз. И вдруг вспыхнули искры в глазах у него и заискрились ярко, ярко. Нестерпимо ярко.
И видит водолаз, что это и в самом деле ясный день. И даже не морозный, а летний и тихий, тихий.
И видит, что он даже и не водолаз совсем никакой, а мальчишка маленький. И стоит он у частокола. А в частоколе колья косые. И из-за них солнышко ярко, ярко светит. И вдруг откуда ни возьмись собачонка залаяла — ав-ав… А он испугался и побежал. А солнце с ним бежало по частоколу — и так замерцало ярко-ярко, невыносимо ярко. Так что и частокол пропал, — осталось только одно мерцанье. И стало гаснуть…
А водолаз секунду одну подумал:
— Когда же это со мной было?
И вдруг почувствовал, что мягко ему что-то стало, — сделался он как вата.
— Неужели умираю? Что это? Умираю?
А сиянье померкло.
И все померкло.
Ничего не осталось.
СЕКУНДЫ
А наверху все сразу поняли, что беда серьезная очень. У всех взгляды в воду были. Только уж не на отраженье смотрели они, а глубже — туда, где погибал товарищ.
