Охранник-казах с автоматом ППШ через плечо, открывая тамбур, поинтересовался:
— Курить есть?
— Есть, — отозвался я.
— Покурим?
— Покурим.
Солдаты снабжались куревом тоже по норме. Нормы на приисках были далеко не бедные, но, когда запаздывал с очередным рейсом наш параходик «Иртыш», без курева бедствовали и мы и охранники. Иногда солдаты делились махоркой с нами, иногда мы с ними.
Охранник имел полное право затеять обыск, и я торопливо отсыпал ему щепотку махры.
— Спасибо, — широко заулыбался тот. — Лето… дембель скоро.
— Когда скоро?
— Лето, зима пройдут, а весной домой собираться. Хорошо!
— Хорошо, — поддакнул я и подумал, что мне этих весен еще четыре надо пережить. А Мишке — три. Поневоле от тоски завоешь!
В столовой я решил подойти к Слайтису. Все же нас связывала общая тайна. Может, не забыл еще, как мы на Илиме в одной палатке ночевали. Однако латыш встретил меня не слишком приветливо. Он сидел в хлеборезке за длинным, тщательно выскобленным столом. В комнате пахло свежеиспеченным хлебом, и это до того напомнило мне село, свой дом, мать, что я невольно шмыгнул носом.
Плоский деревянный ящик с хлебными буханками стоял в углу, накрытый куском серого рядна.
— Здесь нельзя посторонним, — сказал Слайтис, придвигая к себе разграфленную химическим карандашом ведомость. — Чего пришел?
— Напильник нужен?
Слайтис мельком глянул на товар и отрицательно мотнул головой.
— Нет.
Это можно было считать окончанием разговора, но мой усохший желудок требовал пищи, а запах мягкого, теплого хлеба сводил меня с ума.
— Дай хлебушка, — хрипло попросил я. — Хоть маленький кусочек…
В этот момент я ненавидел Слайтиса, сволочь фашистскую, разожравшуюся на нашем хлебе. И ведь как сумел устроиться! В тепле среди еды, не подгребает со стола каждую крошку, как мы…
Я поднялся с табуретки и, сунув напильник в сапог, шагнул к выходу. В приоткрытую дверь проскользнул Петрик и подозрительно оглядел меня:
— Тебе чего здесь надо?
— А тебе чего? — с вызовом ответил я.
— Малек принес напильник менять на хлеб, — сказал Слайтис. — Давай его сюда.
Я вытащил из сапога напильник и передал латышу. Тот достал со шкафа мятую, обгорелую с одного конца буханку хлеба и сунул мне:
— С тебя еще банка солидола, как договаривались.
Я машинально кивнул, подтверждая, что мы вели разговор о солидоле и я согласен отдать его в довесок. Когда, спрятав хлеб под телогрейку, шагал по направлению к воротам, меня обогнал Петрик. Насвистывая, он нес под мышкой две буханки и в отличие от меня никуда их не прятал. Все знали, что это дань, которую выплачивает пекарня Алдану и Захару, поэтому Петрика никто не трогал.
