- Здесь скоро повесят мемориальную доску, - показывал Лецке на кафе "Лебяжье". - Как на поле битвы: "На этом месте схлестнулись Либерал Либералыч с Патриот Патриотычем".
- Бросьте, Антон! - рассмеялся Мезряков. - Из меня такой же либерал, как из моего оппонента патриот.
- Так это не важно. История мыслит клише, в неё входят в маске и под псевдонимом.
Ближе к вечеру вышли к глухому месту, где в мокрых кустах с пистолетом устроил засаду Мезряков.
- А вы тогда, Владислав, меня сильно напугали.
- Я знаю.
Оба усмехнулись. А Мезряков и здесь нашел повод для философствования.
- Эх, Антон, что скажут про наше время - серое, куцее, там и вспомнить-то нечего. От них не осталось ни песен, ни сказок. Да жили ли они? Да, потомки наверняка так скажут. И можно ли их за это винить? Так ведь и мы думаем про ушедших. Однако смотрите, заходит солнце, цветёт трава, мы любим и страдаем. И даже затеяли вон какую игру. А запомнят, как всегда, упыря, сидевшего во власти. Обидно!
- Эт-точно! Как какого-нибудь Ассаргадона. А дался нам этот Ассаргадон? Лучше бы знали, как жили при нём египтяне, что думали.
- При нём? - Мезряков грустно улыбнулся. - Так и про нас скажут. А мы разве "при нём"? Разве не сами по себе? К тому же Ассаргадон был ассирийцем.
- Неужели? - с благодушной беззаботностью отмахнулся Лецке. - А какая разница, всё равно его знать не хочу. Лучше б его обратно закопали. И зачем такая история?
Мезряков посмотрел с нежностью.
- Теперь я и сам не знаю. Вы открыли мне глаза. Признавайтесь, Антон, в школе были двоечником?
- И ничуть не жалею. Лучше чего-то не знать, чем выучить лишнее.
Было видно, что он дурачится. Не останавливаясь, Мезряков обнял его за плечи.
- А может, и хорошо, что всех забудут? В этом есть своя справедливость. Как думаете?
- Определённо хорошо. Надо жить, а не прошлым головы забивать!
Так продолжалось изо дня в день. И это не прискучивало. Разве может надоесть счастье?
Осень уже проступала во всем - прозрачном небе, гнившей листве, набухавших от ночных дождей водоемов. Но ещё выдавались знойные дни. В полуденную жару по аллеям тогда разъезжали поливальные машины. Подставляясь под их струи, они резвились как дети, подпрыгивая, стряхивали потом с волос блестевшие капли. На людных тропинках их сторонились, как прокажённых. Между ними ещё не возникали размолвки. Пока они понимали друг друга с полуслова, их отношения не давали трещин, и всё ограничивалось страхами, что такое возможно в будущем. И всё же недопонимание уже намечалось. Иногда они по-разному смотрели на ситуацию, эти двое, ставшие одной плотью.
