и упирается в полупрозрачный серый шарик планеты, — и есть то место, где ты родилась.
Я не в силах вымолвить ни слова. Мои руки ищут себе занятие, слепо шарят вокруг и не находят ничего более подходящего, чем волосы. Я дергаю бесцветную паутину, что торчит у меня на голове во все стороны словно бы в насмешку над канонами женской красоты, и уничтожаю последние намеки на прическу. Не знаю, что со мной творится. Такого раньше не было. Если это и есть безумие, то благоволите принять и расписаться в получении.
Мне нужно туда попасть.
— Пожалуйста… — шепчу я спекшимися губами. — Пожалуйста…
— Ты спятила, — сообщает Джильда ровным голосом. — Туда сорок минут лету по траектории светового луча. — Выждав паузу, она прибавляет с той же механической интонацией: — Займи свое место, приведи себя в порядок. Никто там не обрадуется такому чучелу.
Вначале я вываливаюсь из кресла, кидаюсь ей на шею и повисаю там без сил и практически без чувств на долгих две минуты. Почти выклянчиваю сестринское похлопывание по спине.
И лишь затем выполняю приказы своего пилота-инструктора.
Сорок минут лету по траектории светового луча.
Хотя бы что-то в моей жизни замкнет свои круги.
— Не расслабляйся, — предупреждает Джильда. — Эти твои… крофты… у них по началу тоже все шло весьма неплохо. И вот что: я думаю, следует надеть скафандры.
Ненавижу скафандры. Это отвращение точно так же тянется откуда-то из детства, как и все прочие мои комплексы. Там, в детстве, у меня не было иных нарядов, кроме кое-как переделанного мужского рабочего комбинезона. У меня нет клаустрофобии, но здесь что-то иное. Может ли улитка ненавидеть собственную раковину?
Тем не менее подчиняюсь.
Отчуждение, возникшее между нами, никуда не пропало. И вряд ли растает вовсе в обозримые сроки. Но тот вакуум, что разделил нас в отместку за мою ложь, уже не так абсолютен, как несколько часов назад. Вакуум вообще не бывает абсолютным, разве что в лабораторных условиях… но это так, к слову. Мне кажется, Джильда понимает мои чувства. Может быть, понимает даже лучше, чем я сама себя понимаю. Все же она намного взрослее, у нее есть своя жизнь и свои воспоминания, которые всегда упрощают возможность сочувствовать тому, кто никакого сочувствия не вызывает. Вот как, к примеру, я — циничная бесчувственная стерва, которая упорно и без особой на то надежды желает измениться к лучшему.
— Может быть, нам повезет, — повторяет Джильда.
Не сказать, чтобы она выглядела чересчур озабоченной.
