Опять лишь скрипит снег. Но вот стражники остановились, отвязали палку. Будь Иван Исаевич зрячим, увидел бы, что стоит на запорошенном льду Онеги. Перед прорубью.
В наступившей ненадолго тишине раздался сорочий треск. И вдруг Болотников ощутил доподлинно — пришел конец. Его толкнули в бок:
— Говори, где схоронил?..
На шею надели петлю. «Вешать будут», — подумал Болотников. Не знал он, что к концу веревки был привязан мешок, куда лишь оставалось положить камень.
— Скажешь, царь помилует. У тебя ить было золото? — допытывались стражники.
— Было, — с трудом вымолвил он. — И кой-чего подороже было. Дал — им…
— Кому дал?
— Людям… — И покачнулся от удара палкой.
— А чего ж ты им дал дороже золота?
— Воли вкусить… Кто раз вкусил… на всю жизнь запомнит. И детям своим… передаст.
— Молись, вор.
— Прости меня, господи… — Болотников совсем беззвучно зашевелил губами: «Сорока, сорока, облети людей, обнеси вестью… Они меня помнят…»
— Не кайся, ирод. Все равно в ад провалишься.
— Помнят… — произнес он громко.
В мешок опустили камень.
— Кончай его!..
Один из стражников с силой толкнул Ивана Исаевича. Прорубь плеснула водой и застыла — черная, бездонная…
