Мы выгребли всю мелочь из карманов, обшарили все полки и закоулки в комнате Ботаника и с горем пополам наскребли на две полторалитровые бутылки пива. Что ж на безрыбье и рак – рыба, как говорится.
Мы сидели и пили на горке посреди детской площадки. Ботаник что-то вещал, а я слушал. Потом я что-то вещал, а он слушал. Подходили какие-то знакомые Ботаника, еще какие-то люди, с первыми двумя бутылками было давно покончено, но появились еще какие-то бутылки. Я не пытался понять – откуда, зная, что запой сам по себе – процесс неуправляемый.
Закончилось все это тем, что Ботаник, качнувшись, кубарем покатился с горки, крича при этом на всю детскую площадку:
– Я – дурак! Я говно!
Испуганные дети и их мамаши недоуменно посмотрели на нас. Уже сидя на земле внизу горки, Ботаник, потирая ушибленный бок, смиренно произнес:
– А больше всего на свете я люблю пердеть.
Подобру-поздорову мы свалили оттуда, всерьез опасаясь того, что разгневанные мамаши превратят нас в сгустки концентрированной пустоты.
И вот теперь мы здесь, с утра, разбитые и медленно умирающие. Я посмотрел на Ботаника и, с трудом выговаривая слова, спросил:
– Что, хреново?
Ботаник только замычал в ответ. Безусловно, мы сейчас представляли собой самое жалкое зрелище на земле. Я пошел в туалет.
Вернувшись, я застал Ботаника в том же состоянии. Он лежал и смотрел в одну точку. Его трясло мелкой дрожью. Я решил поднять его на ноги и заставить пойти со мной искать деньги на опохмел. Но когда я попытался подойти к нему, он прошептал мне:
– Т-с-с, тихо… не спугни их!
Я в недоумении воззрился на него. Он продолжал смотреть все в ту же точку пространства. Я спросил:
– Кого?
– Гибридных червей-пришельцев, кого же еще, я за ними наблюдаю…
Это был полный абзац. Парня нужно было вытягивать. Как бы мне не было плохо, нужно было приложить все усилия для того, чтобы вывести его из этого состояния.
Я буквально силой поднял его с кровати. Ботаник сопротивлялся, потом обмяк и тихо произнес:
– Ну все, они исчезли…
Я потащил его под душ, а потом на кухню. Где-то там должны были валяться мои сигареты, если мы, конечно, их все не скурили накануне.
Каково же было наше удивление, когда на кухне мы обнаружили Философа, мирно пьющего чай. Правда, на его лице абстиненция тоже оставила свой отпечаток, но Философ держался молодцом. По крайней мере, так казалось.
Я вспомнил, что он приехал вчера вечером и, посетовав на то, что поругался с девушкой, сообщил о своем решении во что бы то ни стало напиться.
