— Небось, послужит, если подхарчить, — успокоил всех Василий Степанович.
Праздничное настроение испортил Лёнька Манкевич. Притулившись у ворот, громко, чтобы слышали все, брякнул:
— По таким откормленным голубкам шампуры плачут.
— Я вам интересуюсь, в кого уродился мой обормот? — завздыхал Семён Яковлевич, растерянно глядя на соседей. — Отец всю жизнь трудится, спины не разгибая. Орден заслужил, а сын — шпана. Кладите себе в уши мои слова: я видеть его больше не хочу.
— Холоднокровней, папаша! — видя насупленные лица мужиков, Лёнька шмыгнул за калитку и уже оттуда язвительно крикнул: — Скажите спасибо, что мы своих не трогаем.
— Нет уж, паря, — с крыши погрозил ему шестом дядя Серёжа Мельников. — Это ты скажи спасибо, что сыном Семёна Яковлевича зовёшься, а то бы давно без ушей остался!
— Не стоит об поганца руки марать, — Толик Семёнов сердито захлопнул за Лёнькой калитку. — Хлебнёт лиха, раскается. Главное, чтоб поздно не было.
— Да-а! — глубоко вздохнул Кузьмич, и не понятно к чему добавил: — Какой-то ты не правильный еврей, Семён.
Протиснувшись в окно, Котька вылез на балкон, с удовольствием, до хруста в суставах, потянулся и оглядел пустынный двор. От высеребрённых знойным солнцем и высохших, как прошлогодняя вобла, досок сараев и заборов, из которых давно выпали жёлтые и твёрдые, словно чёртов палец, сучки, струился невероятный, щёкотный запах пыли. Над тёмной зеленью кустов сирени чувствовалось дрожание воздуха — день обещал быть нестерпимо жарким.
«Странно, — подумал Котька, растирая кулаком слипавшиеся веки, — куда все подевались?»
Обычно в это время уже гремели у колонки вёдрами, старались опередить наползавший из Заволжья зной, уливали тёплой водой кусты и цветы.
В войну не до того было, а теперь каждый хотел, чтобы всё вокруг благоухало, как до неё, проклятущей. Старые постройки спрятались в разросшихся кудрявых деревцах душистой сирени. Дикий виноград оплёл стены дома и вился по штакетникам малюсеньких полисадничков, в которых поочерёдно цвели бегуньи, табак, неприхотливые бархотки и разноцветные астры. Даже там, где по всем законам должны были густеть заросли лебеды, качали на редком ветерке яркими «граммофонами» розовая мальва и голубой ползучий вьюнок. Только вокруг вросшей в землю конуры Бурана вольготно чувствовали себя иссине-зелёные шершавые листья лопухов вперемежку с метёлками крапивы.
Почти впритык к лестнице и балкону вымахала огромная белая акация, пьяный запах сладких цветов которой по весне блажил головы многих. Котька ухватился за толстый сук дерева, уже готовый перелезть по нему на крышу сарая, но его отвлекла каркающая серая ворона, пытавшаяся украсть сухую корку хлеба у Бурана. Кобель лежал на боку и всем видом выказывал презрение к нахальной воровке. Лишь когда та, растопырив чёрные крылья, подступала к хлебу на опасную близость, Буран приоткрывал пасть и щёлкал жёлтыми зубами. Птица проворно отпрыгивала и громко каркала.
