Кто-то беззвучно опустился на стул рядом со мной. Я повернул голову.
– Привет, – поздоровался Грим.
Его голос звучал отстраненно, почти механически.
– Ты что-нибудь слышал? – спросил я.
– О Юлии? Нет, – он поднял глаза и посмотрел на часы. – Ее оперируют. Но я слышал другое. – Он старался не смотреть на меня. – Что на самом деле его целью был ты.
Я покосился на его пальцы. Они были крепко переплетены, как будто он сдерживал себя.
– Про Тима. Это правда?
– Думаю, да.
– Почему?
Я не ответил.
– Если он действительно преследовал тебя и если она умрет… я никогда не прощу тебя.
– Я понимаю, – сказал я, рассматривая свои руки.
– Вы были… вы встречались? – спросил он.
– Да.
Он медленно кивнул.
Спустя полтора часа объявили, что Юлия Гримберг умерла на операционном столе. Время смерти – 17.27.
Так как Тим Нордин пытался попасть в меня, но промахнулся, он был осужден за покушение на убийство, повлекшее смерть другого лица, и нарушение закона о хранении оружия. Обвинение требовало заключения его в тюрьму, с учетом умышленного характера преступления, но суд приговорил Тима к наблюдению со стороны социальных служб.
Дни в суде прошли для меня словно в глухом тумане. Как потерпевший, я попал под обстрел защиты и под конец слушания был уверен, что упаду в обморок. Так как мы были несовершеннолетними, а преступление – столь серьезным, то суд, где разбирали причины произошедшего, проходил за закрытыми дверями.
Стало известно, что в течение двух лет я травил Тима Нордина.
Это стало известно всем, за исключением Юлии Гримберг. Она умерла.
А я потерял лучшего друга.
Грим запретил мне присутствовать на ее похоронах. Во время церемонии прощания не делали фотографий, поэтому я так и не увидел, как все происходило. Только через несколько недель – когда прошел шок, – я впервые осознал, что больше никогда ее не увижу.
Я не мог больше оставаться в школе. Это было невозможно.
Я перешел в школу в Худдинге. Грим тоже сменил школу, но в другом городе – в Фиттье. Вскоре после этого семья Гримбергов покинула Триаду и Салем. Не знаю, куда они переехали. Возможно, в Хагсетру. До их переезда я безуспешно пытался выйти на связь с Гримом. Единственная, кто разговаривал со мной, когда я звонил, была Диана.
– Понимаешь, – говорила она, – его ненависть к тебе чрезвычайно сильна сейчас.
Ее голос звучал на удивление тепло и дружелюбно, насколько я помню. Возможно, именно это и требовалось, чтобы она смогла выбраться из своей депрессии и продолжила жить. Мысль эта вызывала ужас.
