Из тбилисской жизни этого времени я хорошо помню многое. Например, как я болел и находился с матерью в больнице. Наша палата была на четвёртом или пятом этаже здания, и из её окна я часто наблюдал, как в соседний двор выводили лошадей, по одной, набрасывали им на голову тряпку и обухом топора били в лоб, после чего лошади падали. Зрелище не для слабонервных, но в силу своего малолетства я, к счастью, не понимал сути происходящего, поэтому особо не впечатлялся, однако запомнил это на всю жизнь.
Помню, как бабка Шушана, держа меня на коленях, всё обещала сделать из меня великого музыканта, уповая, видимо, на свою должность завхоза музыкального училища. Но, увы, она тогда ещё не знала о моих «медвежьих» музыкальных способностях.
С авлабарских времён мать сохранила дружбу с семьёй Кевлишвили, проживавшей также на Авлабаре, которая состояла из главы семейства Соломона, его русской жены Марии и трёх сыновей: Григория, Михаила (они старше меня) и Сосо (моложе меня лет на 4–5). Соломон в 1941 году был мобилизован в действующую армию вместе с моим отцом, и несколько месяцев они служили в одном подразделении. Потом Соломона ранило в руку, которую ему хотели, как он выразился, «оттяпать» в госпитале, но он не дался, сильно укусив в грудь медсестру, которая вместо наркоза навалилась на него, чтобы удержать при отпиливании руки. В отместку за укус его бросили подыхать от гангрены, но он странным образом выжил — видимо, всё-таки до гангрены дело не дошло, — хотя остался на всю жизнь инвалидом. Из армии его демобилизовали. Раненая рука практически не сгибалась, но, несмотря на это, Соломон был мастером на все руки, неплохо зарабатывал на различных подрядах, будучи пенсионером, и содержал семью в достатке. Мы с ними дружили практически до моего призыва в армию, а с двумя его старшими сыновьями я работал в одном механическом цехе обувной фабрики, куда они пришли после меня. Соломон часто заходил к нам в гости, помогал то сумкой картошки, то корзиной винограда. Он же вдвое увеличил ширину балкона нашей комнаты, когда мы с матерью жили в стандартном доме, чему очень завидовали соседи. После призыва в армию я потерял с ними связь и больше никого из членов этой семьи никогда не видел.
Моя мать (Анна Моисеевна) родилась в 1919 году, материнскую ласку знала только до трёх лет, до смерти своей матери. Потом её воспитанием занимались восемь мачех, которых одну за другой приводил в дом отец (мой дед) — Моисей Павлович Скляров. Одних он выгонял, другие уходили сами, третьи, уходя, прихватывали всё барахло, уводили очередную корову. Так или иначе, но моя мать в детстве особой нужды не испытывала, так как благодаря ремеслу отца — а он был известным на всю округу кузнецом — в доме почти всегда всего хватало. Да и сам дом — в кубанской станице Архангельской или же в Тихорецке — всегда был огромным, добротным, с многочисленными дворовыми постройками, включая кузницу.
