Я постоянно ощущаю, как в груди бьется сердце, решительно и энергично разгоняя по жилам кровь. Я где-то прочитала, что если кровь жидкая, она стремится вернуться обратно. Но моя кровь не жидкая, и она не желает течь вспять. Невыносимая апатия крови! Сколько людей, умиравших на эшафоте, должно быть, подверглись этому неописуемому наказанию, не внесенному ни в один уголовный кодекс!
Вчера после полудня я прилегла на кушетку в гостиной. Прошлой ночью я почти не сомкнула глаз и почувствовала, что должна немного отдохнуть, но едва опустила голову на подушки, в ушах прозвенел чей-то голос: «Ты что, собираешься пролежать целый час с закрытыми глазами, которые, возможно, больше никогда ничего не увидят?»
Я вскочила и, словно душевнобольная или человек, одолеваемый фуриями, стала носиться по комнатам, выбежала в сад, в поля и, напрягая зрение, старалась уловить каждую деталь, запомнить образы всех тех вещей, которые так скоро скроются от меня навсегда. Позднее, в полном изнеможении, я зашла в кафе чего-нибудь выпить, но, взяв в руки бокал, ощутила желание отшвырнуть его, дабы не замутнить даже каплей алкоголя четкий образ того, что, возможно, станет последней увиденной мною сценой.
Там было много моих знакомых. Они смеялись и болтали о наступающем лете, о том, что собираются делать долгими летними днями. Как я могла остаться и слушать их разговор, зная, что в то самое время, когда они будут воплощать столь беспечно составляемые планы, меня ожидает полнейшее бездействие? Но, с другой стороны, как же мне усидеть дома, отвечая на вопросы садовника о семенах на лето и прислушиваясь к щебетанью своей дочурки, которая даже не знает, что со мной творится, и тоже стрекочет о будущем лете и о том, чем мы займемся вдвоем?
Проходит час за часом — то медленно, то молниеносно, неумолимо приближая меня к концу. Я недоверчиво слежу за тем, как течет время, не давая никакой передышки. «Неужели никто ничего не сделает? — хочется мне воскликнуть. — Неужели меня ничто не спасет? Они не могут уничтожить меня вот так. Должно же прийти письмо о том, что это ошибка. Ведь кто-нибудь обязан что-то сделать».
Но никто вокруг даже не знает о происходящем. Один лишь пес, видимо, чует, что со мной что-то неладно. И когда прямо сейчас, больше не в силах молча выносить страдания, я шепчу ему:
— Эх, Тиж, скоро нам придется расстаться: этот кошмар в самом деле произойдет со мной, и меня уже ничего не спасет, — я вижу, как его блестящие карие глаза затуманиваются, словно от слез.
