Нас поймали через два дня. Немцы к тому времени уже заняли все деревни и поселки вокруг. Их патрули отлавливали детей, запирали их на ночь в сараи, а днем выводили к железной дороге и заставляли сидеть на насыпи, когда по рельсам шли поезда с горючим и боеприпасами. Это они делали для того, чтобы наши самолеты не бомбили немецкие составы. Тех, кто пытался сбежать, немцы избивали палками, а некоторых детишек постарше расстреляли.
Потом, когда уже стало холодно и дети начали замерзать, сидя на насыпи, немцы отправили всех уцелевших в детский концентрационный лагерь. Он находился в бывшем доме отдыха на берегу реки Оредеж. Большой двухэтажный каменный дом превратили в жилой барак, а рядом, в деревянном коттедже жили немцы и комендант лагеря.
– И что же вы там делали, Даша? – спросил у меня комиссар Брежнев, давно уже переставший улыбаться и с трудом сдерживая себя слушавший мой рассказ. – Просто жили?
– Если бы, – мне стало даже смешно, хотя при воспоминании о тех днях у меня сердце кровью обливалось. – У немцев просто так не посидишь. Для начала они нас всех остригли наголо и поместили в бараки, где были старые ржавые железные койки с какими-то бумажными матрацами, без подушек и без одеял. А потом нам сказали, что мы должны работать, если хотим жить.
– И где вас заставляли работать? – хриплым, простуженным голосом спросил меня Иса Санаев.
– Ну, где прикажут, там и работали, – ответила я. – Из лагеря нам выходить запрещалось. На работу нас гоняли под конвоем. Дети старше десяти лет должны были работать под надзором немецких солдат: в овощехранилище, в лесу – где прикажут.
К обеду всех нас приводили в лагерь. Мы усаживались за длинные деревянные столы. Три раза в день нам выдавали турнепсовую похлебку, едва подбеленную мукой, иногда с кусочком протухшей конины.
Детки быстро научились сначала съедать жидкость – это было первое, потом гущу – это было второе. А на третье они сосали маленький кусочек хлебца как конфету. Все были голодными, но надо было идти на работу, потому что если не выполнишь определенную норму, то тебя лишат пайки.
– А если кто-то все же не выходил на работу? – спросил комиссар Брежнев. Он сидел за столом с окаменевшим лицом, и было видно, как по его щекам ходили желваки.
– Отказы от работы принимались за саботаж против германского правительства. Норму должен выполнять каждый рабочий. Не исполняющий норму будет привлечен на более длительную работу, обложен штрафом или арестован, так говорил нам комендант лагеря, – ответила я.
