И посадив, рукою преступною
Взрастил потомкам на погибель
И на позорище всей округе, —
Сломил тот, видно, шею родителя
И в час ночной Пенатов святилище
Залил невинной кровью гостя;
Изготовлял он и яд колхидский,
И делал все, что только есть низкого,
Раз им в моих пределах посажено
Ты, древо гадкое, чтоб рухнуть
Так, без причин, на главу владельца.
Предусмотреть не может никто из нас,
Чего беречься должен он в каждый миг,
Моряк-пуниец лишь Босфора
Трусит, других тайных бед не чуя.
А воин – стрел и парфов отбега вспять,
Цепей же – парфы и римской доблести.
Меж тем нежданная погибель
Схитила многих и многих схитит.
Я Прозерпины царство суровое
Чуть не узрел, Эака, что суд творит,
И край, блаженным отведенный…
Там на лесбийской играя лире,
На безразличье дев Сафо плачется,
Но ты, Алкей, ты с плектром из золота,
Поешь звончей тяготы моря,
Бегства тяготы, тяготы брани.
Обоим вам в священном молчании
Дивятся тени, с большею жадностью
Внимает все ж толпа густая
Песнь про бои, про царей сверженье.
Что дива в том, коль уши стоглавый пес
Забыл под эту песнь настораживать,
И жалами не водят змеи,
Что в волосах Евменид таятся,
Коль Прометей и с ним отец Пелопа
Забвенье муки в звуках тех черпают,
И Орион на боязливых
Рысей и львов не ведет охоты?
