В Австрию мы поехали через Германию, потому что так было ближе до Карлсбада и, кроме того, мы могли остановиться на пару дней в Берлине, поэтому и билеты были взяты только до этого города.
Поезд отошел вечером с Варшавского вокзала. Утром мы были в Ковно (Каунасе). Днем прибыли на пограничную с Германией станцию Вержболово. После проверки документов русскими жандармами и небольшой задержки на станции, во время которой мы успели в последний раз съесть в ресторане по русскому обеду, наш поезд медленно прошел по мосту через реку Неман, и мы очутились на германской станции Эйдкунен. Здесь и железнодорожники и жандармы — все были одеты по-другому, кругом слышалась чужая речь, виднелись надписи на немецком языке и бросался в глаза черный германский герб — орел с одной головой.
Тут же на станции, в пограничной таможне, осмотрели чемоданы с нашими вещами, в которых ничего недозволенного для ввоза в Германию не оказалось.
Затем мы в особой кассе разменяли немного русских денег на германские. Одна германская марка стоила тогда 48 копеек. Потом за чистым деревянным столом без скатерти выпили по первой кружке немецкого пива. При этом я заметил, что официант поставил кружки не прямо на стол, а подложил под них белые, вроде блинов, картонные кружочки, чтобы от кружек на столе не осталось следов пива.
В это время подали германский поезд, и мы поехали. Оглядываясь в последний раз на русскую землю по ту сторону границы, я был спокоен, потому что знал, что вернусь сюда через полтора-два года. У меня было в душе ревнивое желание показать себя как русского с самой лучшей стороны. Я жадно впитывал в себя новые впечатления, отмечая про себя, что у нас в России многое лучше, чем в Германии. Мне не понравилось, что в германском поезде нельзя лечь, а можно дремать только сидя, что пиво на станциях подают не в бутылках, а в толстых кружках, а яблоки, которые мы купили в Кенигсберге во время остановки, нам отпустили не счетом, а взвесили на весах, как крупу или орехи, что немцы держатся с какой-то напускной важностью.
Уезжая из Петербурга, Франц купил на память о России хорошую балалайку с футляром, на которую сразу же обратили внимание наши спутники по вагону и стали просить что-нибудь сыграть. Я сыграл им «Ах вы, сени мои, сени…», «Коробочку», «Ах, зачем эта ночь…» и еще что-то из своего небольшого репертуара, а они слушали, улыбались и повторяли: «Schoën, schoën!»
