Через час их всех собрали в салоне — первый урок иностранного языка. Молодой человек в больших очках посмотрел на них с чисто учительской строгостью.
— Начнем. Хлеб — это пан. По-испански.
Ночью они плыли в Босфоре.
А на седьмые сутки, перед рассветом, на горизонте развернулись огни и пошли параллельно с «Чичериным».
Утром Павел Симонов увидел разрушенные дома… дым… Испанию.
Большая деревня называлась Вилли-Майорка. После отдыха, осмотра местного аэродрома и беседы с командиром части он вышел на вечереющую улицу, услышал оживленные голоса, красивый чужой язык, песни, будто бы нет войны и не полыхает — рукой подать — Мадрид.
К нему, улыбаясь по-южному ликующе-доверчиво, подошел старик с бутылью вина и стаканом в крестьянских, обугленных на солнце руках, кивнул головой на восток.
— СССР? — Он выговаривал буквы отчетливо, как ребенок, вчера научившийся читать.
— Ага, — широко улыбаясь, ответил Симонов, любуясь этим незнакомо красивым и в то же время простым лицом. И добавил, так же отчетливо выговаривая каждый слог:
— Ком-му-нист.
И старик часто-часто, радостно закивал: понял, понял.
Когда Павел Симонов вылетел бомбить фашистский аэродром, перед ним стояло все время, как живое, лицо старика, и он не чувствовал себя на чужбине.
Было это давным-давно…
По двору небольшого завода идет пожилой человек, ступая твердо, как ходят моряки и летчики, люди с особой остротой тоскующие иногда по земле.
Он не спеша обходит всю «технологическую нитку» — склады, бункеры, смесители, лаконично, по-военному, переговаривается с рабочими и шоферами, вдыхает с наслаждением горячий запах свежего асфальта — вкусный запах молодых дорог.
Обеденный перерыв… Не все уходят в столовую, молодые рабочие разворачивают узелки с хлебом, колбасой, молоком. И один из них, заговорщицки подмигнув товарищам, обращается к тяжело ступающему человеку:
— Павел Филиппович! Пополдничайте с нами.
Человек останавливается, улыбается смущенно:
— Жена ждет, Вася. Отдыхайте… Хлеб вам да соль, как говорили в старину.
— А как по-испански хлеб, Павел Филиппович?
— Пан…
— Пан, — повторяют рабочие. Они часто обращаются к директору с вопросом: как по-испански дерево… небо… любовь. И каждый раз странно и волнующе слышать от немногословного, сурового на вид директора незнакомые песенно-красивые слова.
Он идет дальше, мимо доски показателей, мимо портретов ударников коммунистического труда, в кабинет, раскрывает папки с деловыми бумагами.
На столе под стеклом лежит заметка, вырезанная из технического журнала, — «Цветной асфальт».
