Моя жена, которая обычно редко вступала в разговор, вдруг сказала: «Когда мы уезжали из Японии, отец предупреждал нас, чтобы мы не брали в долг и не одалживали денег… Поэтому простите, но, может быть, вы продадите нам вашу картину?»
Художник, у которого до тех пор никто картин не покупал, очень обрадовался. Тем же вечером он явился к нам со своей большой картиной «Парижские стены», еще две картины, которые он уже отправил в Японию, художник обещал по приезде на родину доставить свекру жены в Нагою, что и выполнил.
После войны, окончившейся поражением Японии, мы переехали в дом, заново отстроенный на пепелище, и когда мы там обосновались, жена среди книг, уцелевших от огня войны, обнаружила два произведения мэтра Саэки, без рам и покрытые пылью. Она заказала рамы специалисту.
Жена удивилась: «Рамы дороже картин», — но в роскошных рамах картины как будто обнаружили свою истинную ценность. «Роскошная попона для жеребенка», — думала она вслух, вглядываясь в картины. Но я-то понял, что автор этих полотен Юдзо Саэки — гениальный художник. Словом, «Парижские стены» повесили в комнате жены, а полотно чуть поменьше размером — «Под железнодорожным мостом» — было решено повесить в гостиной.
В комнате жены под этой картиной стоял обогреватель высотой свыше шестидесяти сантиметров, шириной чуть больше тридцати, длиной примерно три метра. Жена любила ставить на него какие-нибудь небольшие безделушки.
Итак, однажды осенью 1984 года я проводил профессора Кодайру и странного молодого человека в комнату покойной жены, достал три сиденья, но не знал, куда и как их посадить.
Так как было сказано, что живосущая Родительница хочет поговорить, я ждал, пока юноша сядет. Он уселся на сиденье перед обогревателем, профессор, не воспользовавшись сиденьем, сел поодаль, и я, последовав его примеру, стал внимательно наблюдать за молодым человеком.
Юноша, повернувшись лицом к картине, два раза ударил в ладони, затем, отвернувшись, сложил молитвенно руки, и прямо на наших глазах его лицо изменилось: глаза запали, рот сильно искривился, он стал похож на старуху и, вдруг воскликнув: «Кодзиро-сан!» — заговорил о том январском дне, спустя год после окончания войны, когда я, с намерением написать биографию Вероучительницы, посетил родной дом Мики Накаяма в Саммайдэн. Обойдя дом Вероучительницы, за которым протекала чистая речка, я прошел вглубь деревни по переулку и увидел маленькую лавочку дешевых сладостей, в которой торговала почти столетняя старуха. Кроме нее, в живых не осталось людей, знавших Вероучительницу Мики Накаяма с самого дня ее рождения. Она с радостью и гордостью рассказывала мне все, что знала о Вероучительнице. Ее манера говорить, слова, которые она употребляла, отличались от речи уроженцев этой деревни и звучали странно, по-старинному.
