— Я бухгалтер, — ответил он.
— Можно было догадаться, — сострил я, пытаясь как-то разрядить напряженную обстановку.
Затем мы поговорили минуту-другую и обнаружили, что у нас есть общие друзья в пресвитерианской церкви, членами которой они являются. Я снова бросил взгляд в свои записи, а затем посмотрел на Мэри.
— Вы пришли сюда, чтобы поговорить о вашей дочери Энн. Пожалуйста, расскажите мне о ней.
Глаза матери наполнились слезами.
— О, доктор Кэмпбелл, ей всего лишь 15 лет. Из наших четверых детей она самая младшая. И она беременна! Что нам делать?
Глядя на меня влажными глазами, она быстро заговорила:
— Мы делали все, чтобы быть для Энн хорошими родителями. Мы оба рук не покладали, чтобы дать ей и другим детям все лучшее в жизни. Водили ее в воскресную школу и церковь. Пригласили для нее преподавателя музыки и отправляли летом в лагерь. Она такая одаренная и красивая девочка. Но как нам быть теперь!
Ее голос осекся, и она зарыдала; ее муж заерзал на своем стуле.
— Я никак не могу понять, что мы делали не так, — добавил Джон Перкинс. — Как случилось, что она попала в беду? Почему стала такой непослушной, такой строптивой? Она сейчас отвергает все, что мы с матерью пытаемся делать для нее.
Поговорив с Мэри и Джоном около часа, я понял, что они действительно любили Энн, но проявляли свою любовь, лишь обеспечивая дочь материально. Они честно признались, что подобным отношением старались компенсировать свою неспособность уделять ей время и принимать участие в ее жизни.
Затем я поговорил с самой Энн. Мои опасения подтвердились. Энн не чувствовала, что родители любят ее. Она не чувствовала и того, что нужна им.
— Я не знаю, зачем забеременела; я сделала это просто так. Я могла бы предохраняться, и знаю как, — с вызовом заявила Энн. — Может, я хотела быть кем-то, хотя бы матерью. А может, думала, что если сама стану матерью, то буду нужна кому-нибудь, кто станет любить меня.
Весь следующий месяц Джон, Мэри и Энн еженедельно приходили на консультации. Поначалу все вели себя довольно скованно. Энн обычно говорила мало; она была раздражена, расстроена и не скрывала этого. Но через две-три недели она начала раскрываться. — Мам, помнишь вечеринку для девочек и их мам? — спросила Энн. — Тебя на ней не было, потому что ты должна была идти с папой на семинар бухгалтеров или куда-то еще. Я чувствовала себя там так одиноко без тебя!
— Но, Энн, — прервала ее Мэри, — мы же говорили об этом, и, кроме того, я купила тебе прелестное желтое платье специально для этой вечеринки. Я думала, что ты не возражаешь, чтобы я пошла с папой.
