— Шармейн.
Она посмотрела на него в зеркало — первый прямой взгляд с тех пор, как он переступил порог дома, — и он тут же понял, что нет никакой надежды на физическую близость. Шармейн не хотела его, а если и хотела, то явно не собиралась в этом признаваться.
— Нельзя, Марти, — просто сказала она.
— Мы ведь еще женаты.
— Извини, но я не хочу, чтобы ты здесь оставался.
С точно такого же «извини» началась их встреча. Теперь Шармейн решила закончить ее тем же способом; это не извинение, а вежливая отговорка.
— Я столько раз думал об этом, — проговорил Марти.
— Я тоже, — ответила Шармейн. — Но я перестала об этом думать пять лет назад. Ничего хорошего из этого не выйдет, и ты это прекрасно понимаешь.
Пальцы Марти коснулись ее плеча. Он был уверен, что они оба почувствовали возбуждение и тело Шармейн откликнулось на его зов. Соски ее напряглись — возможно, от желания или просто от прикосновения.
— Я хочу, чтобы ты ушел, — очень тихо произнесла Шармейн, глядя в раковину.
Голос ее дрожал, в нем слышались слезы. Как ни ужасно, но Марти хотел этих слез. Если она расплачется, он начнет целовать ее, затем она успокоится, ласки его станут еще настойчивее, и дело окончится постелью, он не сомневался. Вот почему она старается сдержать слезы: Шармейн прекрасно знала сценарий и твердо решила не поддаваться ему.
— Пожалуйста, — твердо произнесла она, давая понять, что разговор закончен.
Рука Марти упала с ее плеча. Нет никакой искры между ними; все это его фантазии. Старая история.
— Может быть, в другой раз, — с трудом выговорил Марти.
— Да, — кивнула она, цепляясь за возможность хоть как-то его утешить. — Но сначала позвони.
— Не провожай меня.
Он еще полчаса бродил по округе, уворачиваясь от орд школьников, которые с шумом и потасовками возвращались домой. Приметы весны чувствовались даже здесь. Здешняя природа едва ли могла быть щедрой, но она старалась изо всех сил. В крошечных палисадниках перед домами и в горшках на окнах расцветали цветы; несколько юных деревьев, уцелевших посреди разгула вандализма, выпустили клейкие зеленые листочки. Если они переживут еще несколько сезонов холода и злобы, они подрастут и в них совьют гнезда птицы. Самые обычные — например, шумливые скворцы. Кроны деревьев дадут тень в летнюю жару, а на ветки сможет присесть луна, когда вы выглянете из окна спальни однажды ночью. Марти поймал себя на том, что думает о таких нелепостях — луна и скворцы! — словно влюбленный подросток. Возвращаться обратно нельзя, это самоистязание, да и Шармейн не стоит причинять боль. Бесполезно извиняться, это лишь усугубит ситуацию. Марти позвонит ей, как она и предложила, и попросит о прощальном ужине. А потом он скажет ей (не важно, правда это или нет), что готов к расставанию, что хотел бы видеть ее иногда, и они простятся мирно, как цивилизованные люди. Шармейн заживет своей жизнью, какая бы она ни была, а Марти — своей. У него есть Уайтхед и Кэрис. Да, Кэрис.
