— Это не совершенная система: ограды, собаки, камеры. Видели экраны на кухне?
— Да.
— Такие же стоят у меня наверху. Камеры обеспечивают полное наблюдение днем и ночью. — Уайтхед ткнул большим пальцем в один из прожекторов с камерой позади них. Эти устройства имелись на каждом десятом столбе и медленно вращались туда-сюда, как головы механических птиц. — Лютер покажет вам, как проходить их одну за другой. Установка стоит целое состояние, но я не уверен, что от них много толку. Ведь эти люди не дураки.
— Кто-то вторгался в усадьбу?
— Не здесь. В доме в Лондоне иногда случалось. Конечно, это бывало, когда я еще жил на виду. Нераскаявшийся магнат. Евангелина и я на каждой скандальной странице. Разверстая клоака Флит-стрит… Но это никогда меня не пугало.
— Я думал, у вас была своя газета.
— Начитались обо мне?
— Да нет, я просто…
— Не верьте ни биографиям, ни колонкам сплетен, ни даже «Кто есть кто». Они лгут. Я лгу. — Он закончил обвинение, довольный собственным цинизмом. — А также он, она или оно. Бумагомаратели. Грязные сплетники. Презренные в большинстве своем.
От них он хочет оградиться забором, от грязных сплетников? Крепость, укрывающая от потока скандалов и дерьма? Если так, он выбрал изысканный способ. Может, причина всего — раздутый эгоцентризм, подумал Марти. Идея-фикс: весь мир внимательно следит за частной жизнью Джозефа Уайтхеда.
— О чем вы думаете, мистер Штраус?
— Об ограде, — солгал Марти, возвращаясь к предыдущей теме.
— Нет, Штраус, — возразил Уайтхед. — Вы думаете так: во что я ввязался, связавшись с безумцем взаперти?
Марти почувствовал, что дальнейшее препирательство станет признанием вины. Он не ответил ничего.
— Не соответствует ли это общепринятому мнению? Падший плутократ, терзающийся в одиночестве. Ведь так обо мне говорят?
— Что-то вроде,— произнес наконец Марти.
— И все-таки вы согласились прийти ко мне.
— Да.
— Конечно, вы согласились. Ведь каким бы сумасшедшим я ни был, это не хуже еще одного лязганья запирающейся двери за спиной. И вы хотели выйти. Любой ценой. Вы были в отчаянии.
— Конечно, я хотел выйти. Любой хотел бы.
— Я рад, что вы это признаете. Ваше желание дает мне огромную власть над вами, вы не находите? Вы не осмелитесь предать меня. Вы должны быть преданы мне, как собаки преданы Лилиан: не потому, что она их кормит, а потому, что она — их мир. Вы должны сделать меня своим миром; моя безопасность, мое здоровье, мой комфорт должны стать вашей главной заботой. С этой мыслью вы будете просыпаться. Если так, я обещаю вам свободу, о какой вы даже не мечтали. Такую свободу способен подарить только очень богатый человек. Если нет, я отправлю вас обратно в тюрьму с безнадежно испорченным личным делом. Понимаете меня?
