— Проверка.
— Не ожидал…
— Тогда как понимать байку о вожаке?
— Ладно уж, топай. Сегодня нашей бригаде по графику набивать желоба.
— Сейчас набивать не будем. Не уложимся. Набить, может, успели бы, но на просушку нет времени. До выдачи плавки всего сорок минут.
— Сориентировался. Молодец!
Разговор с Грачевым успокоил Ивана, но не совсем: по-прежнему страшило, как бы домна не преподнесла ему страшную неожиданность.
Пока он вместе с величественным Гумаровым и упитанным Кривоконем поправлял канавы, ему мнилось, что какая-то неприязненная напряженность, похожая на угрозу, исходит от печи. Настороженный этим чувством, он опасался работать напротив чугунной лётки: вдруг да отворится самопроизвольно, плюнет — обуглишься, как головешка. Кривоконь, выросший в Донецке и хвалившийся тем, что все детство пасся на металлургическом комбинате, в отличие от Ивана, который почти суеверно боялся домен, считал, что опасаться надо людей и что печи редко выкидывают какой-нибудь фортель: их выбрыки, как правило, недосмотр. Он догадывался: сегодня у Ивана слишком сильный мандраж, и понимал почему. Он был из тех людей, кому нравится ехидничать над слабостями своих товарищей и кто сразу взрывается, едва кто-нибудь слегка его подкузьмит. Он оскорбился, что Грачев поставил на эту смену за себя не его, техника, основательно овладевшего горновым делом, а тюху, деревню, Ваньку Вычегжанинова, который при виде домны начинает дрожать, как овца при виде трактора. Он искал зацепку, чтобы подъесть Ивана, но такую, чтобы Иван не заподозрил, что он, Кривоконь, уязвился.
Притруской литейной канавы Иван и Кривоконь занялись одновременно. Иван стоял на одной стороне, Кривоконь на другой. Их совковые лопаты, чуточно дрожа, сначала почти соприкасались, ссеивая песок на середину углеродистого ложа канавы, потом постепенно отступали и заканчивали свое сыпучее занятие над ее темными берегами. В это время Иван и отметил какую-то неприятную для себя затаенность, которая сообщалась ему с противоположной стороны, но которую он ощущал безотчетно. Иван поднял глаза. И был странен для него наполненный жесткой готовностью, прямо в упор, взгляд Кривоконя. Кривоконь, не успевший спутать выражение лица, ощутил себя так, будто его застали врасплох, сосредоточенным на своей плоти.
— Ты что, выдвиженец? — разгибаясь, спросил Кривоконь.
— Я-то ничего. Ты вот что?
— А что?
— То.
— Тогда скажи: что́ я?
— Вредный.
— Из тебя разгадчик, как из моего уха радар.
