Он не знал, сколько ещё выдержит. Чёртова канитель последних событий, отрешённость от происходящего, вывернутые наизнанку мысли и желания. Его будто выпотрошили, высыпав на песок все внутренности, оказавшиеся на проверку только осколками разноцветного витража.
«Зачем вы это сделали со мной? Что вам от меня нужно? Что, что, чего вы хотите?!»
Временная смена вектора не принесла желаемого облегчения, и разум снова возопил о ненависти. Настолько жгучей и невыносимой в своём бессилии что-либо изменить, что он стиснул зубы. Последний раз такое случалось очень давно.
Кажется, в первый раз, когда его серьёзно ранили, и он увидел свою кровь, текущую между пальцами из рваной раны на животе. Единственное, что тогда спасло его от паники, было острым страхом увидеть выпавшие прямо в руки собственные потроха. Автохирург починил тело, но он лично заявил о желании оставить на животе тонкий изогнутый шрам. Как напоминание о пережитом, о собственном малодушии, о страхе и о своей уязвимости.
Он был смертным, и никогда не следовало забывать об этом. Даже тогда, когда ему выпало стать ненадолго богом, он, как показала дальнейшая практика, оставался смертным.
Сейчас спасения не было. Звёздная пыль, или проклятый, ненавистный песок, кружили повсюду облаком, не давая возможности что-либо рассмотреть дальше вытянутой руки.
«Кто ты, кто ты такой теперь? — новая мысль немного остудила разум, но продолжала нагревать истрёпанные нервы. — Кто ты такой? Как твоё имя?»
Ничего. Никакого ответа, никаких звуков. Только мерцающая пыль вокруг и звенящая тишина, от которой мысленные вопросы, казалось, звучали надрывно и оглушительно громогласно.
«Что у тебя есть, кому ты нужен, кто ты такой? Ты, дрейфующий в тканях живого существа по имени Вселенная? Кто ты, мелкая песчинка, решившая сломать привычный уклад жизни своего бога, всех богов, самой ткани пространства? Как твоё имя?»
Он понял, что уже не желает думать о ненависти. Теперь ему стало интересно размышлять о себе.
«Имя… я обязан вспомнить своё имя, — думал он, вглядываясь в осколки, разноцветным облаком роившиеся рядом с ним. — Здесь должен быть ответ».
Он протянул руку, или только подумал об этом, и взял в руку грязно-бурый кусок стекла. Это была кровь. Запёкшаяся, потемневшая, сожжённая до оплавленного куска. Кровь…. Своя ли, чужая ли — этого он не знал. Единственное, что он видел, таких осколков с оплавленными краями было гораздо больше остальных кусочков мозаики души.
