А выпито вчера было немало. «Вот же дёрнул чёрт набраться, туды его в качель, — подумал Рик, тасуя помятую колоду своей человеческой памяти, и вспоминая Кацмана. К памяти Судьи он предпочёл не обращаться — там-то всё хранилось в полном порядке, упорядоченно и холодно, от первой капли и до последней песни, но… Это было бы неправильно. — И зачем я согласился с Джонни, который, зараза, наливал „для дегустации“ бокал за бокалом?»
В дверь коротко постучали. Рик встал с массивной кровати, и критически осмотрел себя. Одежда была почти в полном порядке, только пояс слегка сбился в сторону. «Сапоги снимать надо перед сном, — подумал Морган, поправляя пояс. — Тоже мне, высшая сила…»
— Войдите! — сказал он.
Дверь со скрипом отворилась, и в комнату заглянул бледный, как смерть, Лонгин. Вчерашние возлияния не прошли для него даром, и адская смесь напитков разной крепости и происхождения наградила служителя Духа Жизни сильной головной болью и прочими прелестями похмельного синдрома.
— Судья, я прошу прощения… — тихо проговорил он, крепко вцепившись в массивную ручку двери. — Хозяин таверны просил нас спуститься к обеду…
— Матиус, как вы себя чувствуете? — Рик покопался в карманах плаща, где, как он помнил, обычно обретался набор первой помощи. — Вот, возьмите.
Морган вытащил из небольшой плоской сумочки плоскую пастилку синего цвета, и протянул Лонгину.
— Что это? — недоверчиво осмотрел лекарство монах. — Это едят?
— Нет, в задницу засовывают… Шучу, шучу, — Рик с раскаянием поглядел на вытянувшееся лицо Лонгина, и добавил. — Положить под язык, и подождать, пока не рассосётся. Головную боль снимет точно, а вот за остальные симптомы не ручаюсь.
— Хорошо, Судья… — вздохнул Матиус, осторожно выполняя предписанное. — Хмм… Штранный вкуш…
— Пойдёмте вниз. Джонни, наверное, нас уже заждался, — Рик подхватил Лонгина, увлечённого изучением нового для себя вкуса, под локоть, и аккуратно повёл к лестнице, ведущей вниз, к общей зале.
4.3 Запись из личного дневника Матиуса Лонгина
Так много всего и так мало меня. Так неисчислимо мало осталось от моей души, что нет в этих обрывках места даже толике всеобъемлющих страстей человеческих. Да и души, в общем-то, не осталось.
События теперь кажутся мне калейдоскопом картинок. Столь ярких и немыслимо фантастических, что нет у меня ни сил, ни средств записать, запомнить, сохранить и передать их даже словами или прикосновениями.
Такие странные ночи, сменяющие столь же странные дни…
