— Выиграло красное, делайте ваши ставки, дамы и господа, — с кривой усмешкой произнёс Реверс, бросив усталый взгляд на руку Романова, который так и смотрел на свои пальцы в тупом изумлении. — Извини, сэр Хьер, так вышло.
— Меня Марком зовут. Марк Александрович Романов, — глухим голосом представился бывший полковник. Романов с трудом подавил желание скрипнуть зубами. Все, кто оказывался рядом с ним, гибли. Маттершанц, его люди в прошлой жизни, теперь, вот, и капитан Александр… Он чувствовал себя каким-то проклятым. По сути, так оно и было, если услужливая память не лгала ему о наказании Светлых, но не добрых. Он помнил всё, приходил в последний час и никогда не мог ничего изменить.
— Ну, меня ты уже знаешь, — в ответ произнёс капитан, протягивая руку. Марк не задумываясь пожал широкую ладонь капитана, выпачкав её его же кровью.
— Ну и что теперь? — глупо спросил Марк, снова вглядываясь в небесные картины далёкого боя.
— Будем смотреть дальше, — пожал плечами Реверс. — Разве у нас, проклятых, есть выбор? — словно прочитал его мысли Александр.
«Выбор есть всегда, — вспомнились Марку чьи-то слова, — просто ты сделал его неправильно».
— Сделай что-нибудь! — низенький подручный Дока буквально подпрыгнул на месте, едва не свалив Ханну с ног. — Он же умирает в этой твоей иллюзорной реальности!
Судья Шойц смотрела на проекционный визор, на котором отображались фрагменты прокручиваемой в сознании заключённого программы, подобранной специально для него, с учётом психических и психологических особенностей, возможных травм, страхов и слабых мест.
— Посторонний человек не может входить в программу, — сдавленно выдала Ханна, продолжая всматриваться в лицо Романова на экране визора. — Этого просто не может быть. Система выстраивает опорные точки для сознания, исходя из накопленных воспоминаний, знакомств осуждённого и его привязанностей, как и антипатий.
— Шут, Рысь, найдите среди этих ледышек этого сюрприза, — распорядился глава отряда. — Если он сидит в башке нашего капитана, значит, он должен был туда попасть через программу перевоспитания.
Подручных Дока словно ветром сдуло.
Марк очнулся от нестерпимого яркого света, от которого по вискам и за уши тут же покатились крупные слёзы, а глаза защипало, словно в них плеснули мыльным раствором.
Звуки вернулись нестерпимой мешаниной из высоких и низких частот, громкость то и дело прыгала от максимума до минимума, изредка погружая Романова в неестественную тишину.
