Серенити попыталась вырваться, отрывисто бросая ему:
— Но ты и не любил. Если бы любил, не смог бы тогда уйти…
— Потому что я не знал, — прорычал он сквозь зубы. Виллем отстранился, чтобы она могла увидеть правду в его глазах. — Тогда я полагал, что можно полюбить только внезапно, словно стать жертвой удара молнии, которая делает тебя иррациональным и эгоистичным, как и моих родителей. Я понял слишком поздно, что любовь может приобретать различные формы, и одну из них мы испытали на себе… — он обхватил её лицо ладонями. — Она зародилась тогда, при нашей первой встрече, а затем со временем из дружбы переросла в то, что сейчас живёт в моём сердце, — Виллем поднёс её ладонь к своей груди.
— Она здесь. Крепкая, неизменная, она заставляет моё сердце биться ради тебя, заставляя его пускаться вскачь, когда ты рядом, заставляя его петь, как грёбанная канарейка, когда ты счастлива. Никогда я не думал, что можно так любить, пока не потерял тебя.
Своей ладонью он накрыл её, которая всё ещё лежала у него на груди.
— Но в ту ночь я ничего этого не знал. Я только знал, что ты любишь меня, а я не могу ничего дать тебе взамен. И решил, что если останусь в твоей жизни, то ты точно узнаешь правду. И подумаешь, что я не просто не в состоянии любить, а не в состоянии любить именно тебя.
Виллем замолчал, ожидая, что она хоть что-то ответит, но этого не случилось, тогда он задал свой вопрос:
— Ты мне веришь, Сири?
Медленно она отстранилась от него, и на этот раз, он позволил ей сделать это. Их глаза встретились, казалось, что он смотрит на другую Серенити, которая была старше и мудрее, но которая познала только боль и печаль в своей жизни.
Остальное, что он хотел сказать, умерло на его устах. Он хотел поведать ей ещё тысячи различных мелочей. Хотел рассказать, что же на само дела говорил Шейн, и что она определённо врала обо всём. Но сейчас, глядя на неё, он знал, что ничего больше не имеет смысла, кроме одной вещи.
— Я люблю тебя, Сири, — его голос был жёстким, и он продолжал говорить, глядя ей прямо в глаза, желая, чтобы она видела, что он не лжёт. — Я любил тебя. Я люблю тебя. И всегда буду любить.
Но в ответ она только обронила:
— Увидимся завтра, Виллем.
И они увиделись, но всё было уже не как прежде.
***
— Ты ведь тоже слышал сплетни, не так ли? — Именно Ставрос поднял животрепещущую тему, и сделал это, по велению совести. Голландский миллиардер был в Афинах вот уже как почти два месяца, и практически столько же тайно встречался с Серенити. Но по слухам витавшим среди греческого бомонда, другой друг Ставроса Ахерон Симониду также встречался с Серенити.
