— И давно ты так? Открой-ка рот.
— С недельку… зачем?
— Открой, тебе говорят. Горло красное…
— Ты мне челюшть вывихнешь, – упрекнул охотник, смирившись, похоже, с медосмотром.
— Да закрывай уже. Ой.
— Чего? – Тадеуш щелкнул челюстью, возвращая ее на место.
— Лимфоузлы расширены.
— Слушай, ты можешь говорить нормально? Я тебя не понимаю.
— Могу, – согласилась я. – А давно ты так кашляешь?
Охотник честно задумался.
— Давно.
— Дай, хоть проветрю. – Я, поднявшись, подошла к окну, с усилием раздвинула тяжелые плотные шторы и открыла ставни – в комнату потоком хлынул теплый весенний свет и вкусный талый воздух, разметав застойное болезненное марево. – А то как пойдет вторичное заражение…
— Я же тебя просил, – грустно донеслось от кровати.
— Извини. Я пойду, поищу Растмиллу. Тебе что-нибудь нужно?
— Например?
— Что-нибудь. Хочешь, чаю тебе принесу? С ромашкой.
— Не надо, – отказался Тадеуш. Кажется, свежий воздух придал ему сил, и он приподнялся.
— Могу спеть что-нибудь.
Охотник уставился на меня с научным интересом в глазах. Ветер всколыхнул шторы и запутался в его волосах. На свету они отливали гречишным медом.
— Вот, все смотрю-смотрю на тебя, и никак понять не могу: почему ты такая чудная? – Слова у него складывались лучше, чем в самом начале нашего общения. Наверно, он подсознательно копировал манеру собеседника. Спасительный конформизм – естественный эволюционный инстинкт. Я тоже тянулась за талантами Растмиллы, детской чистотой Ниллияны, сильным характером Дольгара и неординарным умом Патрика.
Я обернулась от двери.
— Почему это я чудная?
— Вот и я говорю.
— Да нет, с чего ты так решил?
— Очень просто. Ты все крутишься вокруг меня, ходишь постоянно. Почему? Я тебе никто.
И вот тут я крепко задумалась. По-настоящему крепко. Я-то знала ответ, но вот, как ответить так, чтобы Тадеуш понял – совершенно не имела представления.
— Ты же меня спас тогда, от Ришцена.
— Так, это когда-а было…
— Ты же меня спас, – увереннее повторила я. – Зачем ты это сделал?
Охотник удивился.
— Да я всего-то пару слов сказал. А ты – в тюрьме со мной ночевала, потом лечила, потом спасала от собак. А кого спасала? Чужого.
Мне вдруг сделалось странно: грустно, и одновременно весело. И я легко улыбнулась. Какие же мы все-таки глупые, люди. Какие наивные. И такие разные…
— Я ведь человека спасала. По справедливости. Пока, Тадеуш. Я еще зайду.
Растмилла пообещала сделать лекарство. Тадеушу она симпатизировала и жалела. Мой предварительный диагноз заключался в обыкновенной простуде, но исключать другие варианты все же, не следовало. Без привычных средств диагностики было тяжеловато, но врач на то и врач, что не просто так десять лет в институте штаны просиживал и в интернатуре на побегушках плясал. Самую нежелательную мысль я гнала как можно дальше, а она не желала отгоняться, и все лезло настойчиво в уши страшное слово.
