Охотник сидел у стены, вытянув ноги, и развлекался плетением из подгнившей соломы, запросто служившей узнику постелью, каких-то хитрых фенечек. Может, что-то записывал. А может, просто занимал руки. При виде меня Тадеуш поднял голову, затем опустил обратно и вернулся к своему занятию. Я ощутила себя как-то неловко. Сами посудите: я на свободе, а он в тюрьме.
Дверь еще не успела закрыться за спиной, Тадеуш не произнес ни слова, а я уже зажала рот ладонью, перекрывая своему желудку путь к наглому дезертирству.
— Какого черта?! – обернулась я к охране. Солдат равнодушно поглядел на меня, продолжая жевать кусочек смолы – как бычок на пастбище.
— А чего? – лениво уточнил он.
— Чего?! Да тут дышать нечем!
— Нужник… – пожал плечами бычок, продолжая жевать. – Ну, ты идешь, не?
Нужник представлял собой единую траншею, выкопанную вдоль тюремной стены – одну на все камеры. С двух сторон она ныряла под стены и разила аммиаком очень соответственно.
— Чем вы кормите пленников?.. – риторически пробормотала я, делая шаг внутрь.
— Баландой. – Тадеуш продолжал плести. – Тебе чего, княжна?
— И тебе здравствуй, – немного обиженно отозвалась я, присаживаясь напротив.
— Ну, здравствуй.
— Не нукай, не запрягал. Ты как тут?
— Как с девчонкой на сеновале, – широко улыбнулся охотник, наконец-то поглядев на меня. – А ты?
— Как с ублюдками в постели. – Я немного замялась. – Знаешь… я хотела извиниться.
— За что?
— Ну, это же из-за меня нас заметили. Если бы не я, ты был бы свободен.
Повисла пауза. Распухшие пальцы Тадеуша старательно выплетали хитрый узор.
— Ну, да, – отозвался охотник. – И чего?
— Ну… извиниться хочу.
— А. Ну, извиняйся.
Я начала злиться.
— Извиняюсь!
— А зачем? – уточнил Тадеуш, чем окончательно поставил меня в логический тупик. Действительно – что тут скажешь?
— Мне совестно.
— И чего? А проку мне от той совести? И извинения твои меня на волю не выпустят, – крайне логично и очень недовольно пояснил охотник.
— Да чего ты, ну! – разозлилась я. – Мог бы хотя бы…
— Чего?
— Ничего.
Я встала. Он ведь прав. Пользы от этих извинений никакой.
Развернувшись, я молча стукнула охраннику и покинула камеру.
Неприятный осадок от разговора с Тадеушем перерос в настоящее расстройство. Оно грызло и не давало покоя, и даже комната мертвой Вилёнки не спасала. В конце концов, я отложила книгу, упала на пыльную кровать и сердито уставилась в потолок.
Ну, виновата, да. Но я ведь не нарочно!
