Как только мы зашли в эту коморку, женщина помогла мне переодеться в легкое, почти прозрачное платье. Оно совершенно не грело продрогшее тело и собиралось тонкими завязками на спине. Под ним медсестра не разрешила оставить даже трусики.
Странное желание, которое обуяло меня при виде растопыренного кресла — оставить на себе хоть что-то.
Прикрыться.
Создать преграду.
Убежать.
Холод жадно лизнул ноги, когда я послушно водрузила их на металлические подставки. Чувство незащищенности и неправильности происходящего било набатом в висках. Странная слабость разливалась по телу.
— Обратной дороги нет, — продолжал звучать в голове тоненький Машкин голос.
Я соглашалась. Пыталась убедить себя, что меняю жизнь на жизнь.
Только вот получалось плохо.
Фальшиво.
Когда пришел доктор, я уже не смогла различить его лица. Перед глазами вальяжно покачивался туман.
— Все произойдет очень быстро. — Сказал мужской голос и его обладатель провел рукой по внутренней поверхности моего бедра. — Ты даже не почувствуешь. Не волнуйся.
Медсестра привязала мои руки и ноги крепкими ремешками, объяснила, что во время операции наркоз может дать нежелательный эффект, и я начну вырываться. А это помешает доктору сделать все чисто и безболезненно.
Мне было все равно.
Я сосредоточилась на пятне, что, казалось, расплывалось по синей ширме справа от меня. Красное, с неровными краями, оно выглядело так же как то, что я пыталась отстирать от собственной простыни четыре месяца назад.
С Сережей мы стали встречаться со школы. Он был старше меня на два года, высоким, плечистым и крепким. А еще отличался твердым, упрямым и крайне вспыльчивым характером.
Поначалу я стала замечать его странные взгляды на себе. Позже Сережа принялся ходить за мной. Провожал от школы домой, от дома до школы, от школы в магазин или на речку. В общем, где бы я ни была — Сережа следовал в провожатых. В первое время меня это пугало, потом злило, а после — я перестала обращать на странного парня какое-либо внимание. Сережа не пытался со мной заговорить, подойти ближе, чем на пять метров. Он просто стал моей тенью.
Молчаливой, угрюмой, крепкой тенью.
И я привыкла к такому раскладу событий.
В ночь на Ивана Купала Ванька из «девятого Б» выпил лишку. Самогон развязал его язык, а позже и руки. Мы сидели на бревне и вспоминали, как ездили на экскурсию в пятом классе с Галиной Петровной в областной музей.
Как я оказалась на земле, прижатая воняющим и пыхтящим Ванькиным телом — не помню. Все произошло слишком быстро. Маленькая и щуплая, я не могла даже и рукой пошевелить, чтобы выбраться или спихнуть спятившего в одно мгновенье Ваньку. Оставалось лишь брезгливо отворачиваться, чтобы его мокрый и воняющий рот не нащупал мои губы.
