Но роль старшей, заботливой сестры ей пришлась на ура. Не то, что мне. Я-то и о себе толком позаботиться не умею, не говоря уже о других.
— Так будет лучше, — кивнула Машка, выдернув меня из грустных мыслей.
Мимо нас прошла медсестра. Длинный белый халат был распахнут, его полы развевались за спиной, как посеревшие, хилые крылья. Женщина спешила. Она несла заправленный системой штатив в одной руке, а в другой металлический лоток. Белая салфетка скрывала содержимое от любопытных глаз. При каждом движении медсестры, из лотка раздавался негромкий звон стекла и лязг металла.
— Для кого лучше? — уточнила я, когда женщина скрылась за поворотом.
Машка напряглась. Ее тонкие губы сжались в одну линию и побелели.
— Для всех.
Я не смогла скрыть горькую усмешку. Она разорвала, скривила мое лицо.
— Не думаю, что всем есть до этого дело.
— Марточка, но мы же все уже решили! — Машка сложила бровки домиком, просительно посмотрела на меня и вновь показалась мне маленькой пятнадцатилетней девочкой.
Которой, в принципе, и являлась на самом деле.
Я чувствовала себя разбитой, усталой и подавленной. Спорить совершенно не хотелось, но молчать тоже. Понимала, что если не скажу сейчас, то не скажу уже никогда.
— Как я буду потом с этим жить? Неужели ты хочешь, чтобы твоя сестра стала убийцей?
Машка облизала пересохшие губы, ее карие глаза увлажнились. Сестра схватилась за кончик косы и стала наматывать прядки на палец.
— Нет, что ты! Конечно, нет! — замотала головой она. — Марта, не стоит так думать. Вот вечно ты нагнетаешь! Ты будешь жить, как все!
— Как все?
— Конечно. Ничего в этом страшного нет, — Машка громко сглотнула. Если бы не ее серьезное, почти непроницаемое выражение лица, я бы подумала, что она сама не верит в то, что говорит. — Многие это делают и потом живут себе спокойно. Даже не вспоминают.
— Я — не многие!
— Марта, я знаю, — сестра вскочила, присела на скамью рядом и накрыла ладонями мои руки. — Какие холодные.
Машка принялась растирать и греть дыханием мои пальцы. Тепло от ее тела было приятным, но совершенно не хотело задерживаться во мне. И как только Машка прекращала массировать руки, они вновь превращались в ледышки.
— Марта, я понимаю, что тебе тяжело. Но ты должна это сделать.
— А как же пресловутая свобода выбора? — вырвалось у меня.
В коридоре подвала было пусто и тихо. Лампы дневного свечения создавали иллюзию дня. В конце коридора одна из ламп противно гудела, свет от нее был резким, постоянно мигал. Она наводила на меня ужас. Я знала, что на улице давно поздняя ночь. Холодная, ноябрьская ночь. Чтобы добраться в клинику, нам с Машей пришлось сначала трястись в вагоне последней электрички из поселка, а потом ловить попутки. Не знаю, как мы успели вовремя. Я молила Бога, чтобы не успели. И когда на трассе пятая машина проехала мимо нас, не затормозив, в душе уже стала зарождаться надежда, что мои молитвы услышаны. Ведь опоздай я — операцию можно было бы отложить. А там, возможно, я смогла бы что-то придумать.
