Вдруг профессор начал задавать мальчику по фамилии Поттер странные вопросы. Карл ничего не понимал. Поттер, видимо, тоже. Девочка за первой партой отчаянно тянула руку, но профессор её не замечал. Потом, рассердившись, он стал сам диктовать ответы. Ученики заскрипели перьями.
— А вас мои слова, похоже, не заинтересовали? — прервал своё объяснение профессор, и Карл с ужасом понял, что он обращается к нему. — Где ваша бумага, перо? Или вы надеетесь на свою гениальную память?
Карл посмотрел на руку, но этому преподавателю врать почему-то не хотелось.
— У меня нет, сэр, — ответил он, глядя в парту.
— Чего нет?
— Ничего…
Класс на мгновение замер. Может, представлял, что это значит — когда у тебя ничего нет. А может, предвкушал, как профессор сейчас отделает этого маленького уродца.
Профессор подошёл к одному из шкафов, достал несколько листов, перо, чернила и поставил на парту перед Карлом.
— Надеюсь, писать вы умеете? — сказал он, потом вернулся за свой стол.
Вслед ему пронеслось тихое: «Ну, конечно, он же из Слизерина!..»
Профессор продолжил объяснение, потом заставил их варить какой-то странный суп. У толстого мальчика «не-из-Слизерина» суп убежал. Профессор накричал на толстого мальчика, потом на Поттера. Снял баллы с какого-то Гриффиндора.
Когда урок, наконец, закончился, Карл сложил бумаги и посмотрел на перо с чернильницей. Нужно их, наверное, отдать. Он повернулся к полке, откуда профессор достал эти вещи. Полка находилась слишком высоко, ему не достать. Тогда придётся…
Подождав, пока все выйдут из класса, Карл осторожно посадил Рабэ на исписанные неровным почерком листы и подошёл к столу профессора.
— Извините… я… я хотел вернуть…
Профессор молча взял перо и чернильницу, потом сказал тихим, строгим голосом:
— Постарайтесь сделать так, чтобы мне не пришлось снимать баллы с собственного факультета.
Карл опустил глаза, вернулся к своей парте, забрал бумагу и Рабэ и пошёл в коридор. Не глядя по сторонам, он брёл то вниз, то вверх по лестницам, пока кто-то не схватил его за капюшон мантии и не толкнул в комнату. Там было темно. Он слышал только злое дыхание и чувствовал кулаки на своём лице и груди, потом кулаки сменились подошвами ботинок. Карл пытался заслонить Рабэ, но в темноте было трудно понять, где он сам, где воронёнок, а где другие. Когда во рту не осталось ничего, кроме вкуса крови, кто-то наклонился к нему и вежливый, тягучий, как карамель, голос произнёс:
— Если ещё раз опозоришь наш факультет, живым отсюда не выйдешь, понял?
