— Спасибо.
Я шагнула ближе, достаточно близко, чтобы разглядеть его даже при слабом освещении, и потянулась за пивом.
Святое дерьмо. Это был он, Малкольм Эриксон.
Это был лучший момент в моей жизни, о котором я могу официально заявить. Возможно, у меня и висели один или два плаката со «Стейдж Дайв» на стене в спальне, когда я была подростком. Хорошо, может и три. Или двенадцать. Какая разница. Дело в том, что среди них был один плакат, на котором была вся группа. По крайней мере, фотограф думал, что вся. Джимми был впереди, его лицо было искажено, когда он кричал в микрофон. Справа от него наполовину скрытый тенью и дымом был Дэвид, склонившийся над своей гитарой. И слева, в передней части сцены стоял Бен, играя на бас гитаре.
Но они были не так важны. Не совсем.
Потому что за всеми ними был он в огнях, пробивающихся через его барабанную установку. Голый до пояса, потный, на плакате он застыл во время удара, его правая рука вытянута вперед, направленная к своей цели, к тарелке, которую он собирается ударить. Чтобы извлечь громкий звук.
Он играл непринужденно и был похож на Бога.
Сколько раз после целого дня ухода за мамой и сестрой, напряженной работы и совершения добрых дел я лежала на кровати и смотрела на этот плакат. И теперь он прямо передо мной.
Наши руки соприкоснулись, когда он передал мне пиво, что было вполне предсказуемо. Он определенно не мог не заметить, как дрожат мои пальцы, но, к счастью, никак это не прокомментировал. Я поспешно отступила обратно и прислонилась к перилам, теперь с пивом в руках. Крутые ребята прислоняются. Они выглядят расслабленными.
Мягко усмехнувшись, парень дал понять, что я этим никого не обманула. Он присел рядом, упершись локтями в колени. Лицо, оказавшееся при этом полностью на свету, очаровывало. Разум меня покинул.
Без вопросов. Совершенно точно, несомненно, это он.
У него были полные губы. Вы бы только их видели. Высокие скулы и эта ямочка на подбородке. Раньше такие черты мне не казались привлекательными. Раньше, но не теперь. Но целиком он просто вынес мне мозг. Все черты по отдельности ничего не значили без задорного блеска в его глазах и хитрой ухмылки. Боже, ненавижу, ухмыляющихся людей. Несомненно, я бы с удовольствием облизала его с ног до головы, даже слюнки потекли.
— Я Мал, — сказал он.
— Я... Я знаю, — запинаясь, произнесла я.
Он усмехнулся еще больше.
— Я знаю, что ты знаешь.
Ага. Я держала рот на замке.
— Кажется, у кого-то был плохой день.
