– Оно ему, наверное, досталось от белых, – решил Неекару. – И конь тоже.
А мне было все равно. Надоело разыскивать жалкие ценности этого бедолаги, вряд ли у него было что-то стоящее, глупо тратить целый день ради грязной потрепанной седельной сумы. Наверное, я единственный здесь, кто знал, сколько на самом деле ружей и лошадей у бледнолицых на этой земле.
Вокруг никого, только густая трава по пояс и небо. Мой пони жует цветы, веселый голубой букетик васильков торчит у него изо пасти. Может, скальп тонка отдадут мне?
Один из тонкава сбежал, но поскольку оказался без лошади на чужой территории и вообще был индейцем из резервации, то есть почти бледнолицым, он неминуемо должен был в скором времени погибнуть. Мы не стали его преследовать. Да в придачу из-за всей этой суматохи он вполне мог заметить нас раньше, чем мы его, и подстрелить кого-нибудь из наших. В отличие от бледнолицых, чьи благородные командиры готовы были жертвовать своими людьми ради уничтожения одного-единственного индейца, команчи не считали разумным отдавать собственные жизни за жизнь врага. И это еще одна печальная подробность той войны с американцами.
Поэтому, вместо того чтобы догонять тонка, мы начали готовиться к празднику – сняли скальпы, собрали лошадей, оружие. Винтовки были совсем новенькие. Никто ни слова не сказал про это, но все подумали об одном: надвигается военная гроза. Неекару нашел сумку тонкава, а в ней несколько дюжин бумажных пыжей – невиданная роскошь, еще один привет от бледнолицых.
– Вы только посмотрите, – возмутился Неекару.
Никто даже головы не повернул. Мы вернулись к забитому раньше бизону и устроили грандиозный пир: ели сырую печень, поливая ее свежей желчью, а потом соорудили костер и жарили мясо и костный мозг. Скальп тонка достался Писону. Мой выстрел считался простой формальностью.
Поутру ветер изменился и донес слабый запах тления. Я его почти не чувствовал, да и вообще в прерии повсюду валяются кости животных, но остальные команчи насторожились. Мы завернули остатки бизоньего мяса в его же шкуру, приторочили тюк к одной из свободных лошадей и двинулись по направлению ветра. Через несколько часов мы вступили в узкий каньон, запах все крепчал, но вот лошади встали, отказываясь идти дальше.
Мертвую тишину нарушали лишь шум ветра, журчание ручья и звук хлопающего полога типи. Их было несколько сотен, типи, между которыми ковыляли сотни черных грифов, как будто все они вдруг решили пожить человеческой жизнью.
