Ну вот, а пройти нельзя было нигде, потому что если ты идешь и тебя сопровождает мужчина... ну, он, конечно, не ходит с тобой в туалет, он ждет,- значит ты чья-то, тебя никто не трогает, никто: никакие ни бандиты, ни охрана,- никто. А если ты одна, то ты не можешь быть одна женщина, потому что женщин не хватает.
А я, значит, все - едем, едем... Сначала мы с Ингой Орешковой, потом она прибилась к кому-то, я уже совсем одна осталась. А еще была на нас, женщинах обязанность: на каждой шесть или семь костюмов мужских, мы за этими костюмами ухаживали, ну, там утюжили их и так далее, готовили к выступлению. А они, мужья, несли эти чемоданы с костюмами. И вот, наконец, мы поехали в лагерь в женский. Едем к женскому лагерю, подъезжаем. Это было за 239-м километром, по-моему, вот так я запомнила. Там, значит, двенадцать километров пешком идти - и уже мой чемодан никто не несет. Алексей Яковлевич - он же музыкальный руководитель - оркестрантам сказал: "Нет, вот раз она ни с кем - все, давайте: пусть она сама этот чемодан несет". Я с этим чемоданом тащусь, потому что до туда - машины, а там по лесной тропе, в этот женский лагерь. Ну, и приходим к этому женскому лагерю...
А я, значит, еще ему говорю: "Ну, и чего, и ты тоже, что ли, по женщинам пойдешь?" Он говорит: "А что мне остается делать?" Я говорю: "Ладно. Черт с тобой! Не ходи. Я это... уж... Соглашусь. Только это.... Как это? Ну, я как-то... Ну, вот, вроде: мой товарищ..." А сама-то в уме думаю: "Я же его обману? Обману!" И значит, когда мы пришли в этот женский лагерь. А тут рядом же тоже - старые лагеря, полуразрушенные и какие-то бараки, какие-то домики. В общем, какой-то кухонный домик я нашла, говорю: "Вот, Алексей, мы тут с тобой будем". Значит, все - мы там расположились. Думаю: вот, концерт вечером дадим - и я как будто (раз тут женский лагерь), я как будто - в туалет мне надо,- а его с той стороны подопру. Это у меня такая задача. Ну, и когда концерт кончился - все, мы там расположились. Я, правда, в одном конце свою постель постелила, ему - в другом. И говорю: "Ну, я щас". Он говорит: "Ты только не вздумай меня с той стороны закрывать. Это же несерьезно. И потом, я же выйду". Чего-то мне неинтересно стало. Никуда я его не закрыла, не убежала... Но мы с ним фактически еще месяца два не жили. Но мы уже как бы были вместе. Уже тоже все успокоились, что все вроде при деле, уже чемодан мне не надо самой таскать... Вот... И он уже понял, что раз... Ну, мы с ним проговорили всю ночь. И я ему вот тут рассказала, что я не Федотова, что всё. Он говорит: Так ты дура же! Это же белыми нитками шито! Это же!.. Тебе же могут еще срок дать! Так же это, вроде, нельзя! Ты никому не рассказывай! Я говорю: Ну, я тебе, вроде, типа только рассказала. Он говорит: "Понимаешь, если ты хочешь, чтобы никто не знал - не должен знать ни один человек! Мало ли кто когда что скажет, или сболтнет по пьянке!.." Ну вот... Ну, и постепенно потом с ним стали жить, постепенно... Как-то даже... Когда первый раз у нас с ним случилось, я, значит, встала в тайге и произнесла клятву, что больше никогда в жизни я ни одного мужчины к себе близко не подпущу!...
