Да нет же, не мёртвый он! Дурная пуля голову расколола да сознание вышибла. Бывают такие случаи малоприятные – горшок лопнул, а жив еще человек, мыслями жадными вскипает.
– Ох, скорые вы хлопцы, — молвил раненый разбойник, пытаясь пристроить на место один из осколков черепа – из-под ладони вяло брызнула кровь, покатились густые капли. – Э, бывало, и я не медлил…
Остолбеневшие наёмники не успели понять как скоро покинула ножны кривая сабля запорожца — лишь блеснул клинок – куда быстрее молнии, да позже донесся шорох-свист… Ещё стоял так и не успевший осознать свою смерть Юзек, лишь начала сползать к плечу начисто отсеченная голова…
Капитан выстрелил в поворачивающегося на него недобитка. Тот дернулся, отпустил свой несчастный череп. Оторвалась, шмякнулась в пыль костяшка с кровавой кашицей внутри…
Стреляла вся банда – пули рвали тело запорожца, однако ноги одноглазого разбойника в мягкую пыль шляха словно вросли – стоял крепко. Просвистел камень, ударил казачуру в голову и, наконец, выпустила мёртвая рука саблю, повалилось тело, в котором уж мало что от человека можно было угадать. Збых ухмыльнулся и начал отряхивать руки.
Эх, не подумал капитан, не вытребовал в Риме пушку. Тут бы ядром – самое то...
***
Кроме Юзека Кашуба, которому казак отрубил его моряцкую голову саблей, на тот свет отправился еще и Франтишек, поймавший вражескую пулю сердцем. Еще трое щеголяли свежими повязками, но раны были не тяжелые, больше по касательной прилетало. Ну и Збых, выкарабкиваясь на дорогу, умудрился подвернуть ногу.
Кое-кто даже ляпнул, что хитрый Литвин поскользнулся нарочно. Чтобы не возиться с трупами, собирая ценности с тёплых ещё тел. До исподнего, конечно, не раздевали, куда те лохмоты денешь? А вот перстни с деньгами да оружие из того, что поцелее да поновее, хозяев сменило. Ни к чему мертвецу хороший пистоль, с собою-то не заберёшь на тот свет…
А проклятого жеребца так и не поймали. Удрал, адский скот. Надо было бы тоже пристрелить, да где там – умён вороной, не подставился.
***
Переправа, но не та, о которой говорил чумак, а другая, на четыре версты выше по течению, открылась перед глазами на следующий день, уже в потемках. Через широкую речную гладь медленно тащились прямоугольники паромов. Пока одолели длинный спуск, солнце скрылось за горизонтом, и у реки банда оказалась уже в темноте.
На берегу раскинулся настоящий лагерь из ждущих перевоза. Горели костры, лаяли собаки, мычали волы, пели бабы, слышались пьяные крики, кому-то били морду, а кого-то, судя по хриплому бульку, оборвавшему визг – прирезали. Жизнь кипела.
