Угальде шлёпал картами, азартно вознося неизвестной капитану Деве Гваделупской[39] то похвалу, то брань. Литвин, делая загадочные глаза и кивая в сторону вонючего мешка, торговал чумакам хитрые свечки. Свечи те, по заверениям княжича, будучи запалёнными, отгоняли прочь всякую чешуйчатую гадину. Не будешь же, вкруг мажа и волов волосяной аркан кидать, если в гадючее место судьба загонит? Очень уж аркан большой иметь надо. А так, запалил, слова нужные пошептал и спи себе спокойно.
Остальные наёмники тоже не скучали. Кто коника обихаживал, кто седло подшивал. Котодрал и вовсе сошёлся в потешной борьбе со здоровенным хлопцем по имени Шутик – одним из тех, кто в засаде с самопалом сидел. Йозеф был половчее, молодой чумак – поздоровее. И борьба выходила на равных.
Мирослав подсел к деду Омельяну, не спеша набил трубку, чиркнул кресалом.
– Вот гляжу я на тебя, и думаю, сколько лет прошло, как ты дальним шляхом ушёл? – спросил старый чумак без привычной смешинки в голосе.
– А тебе и до этого дело есть?
– Мне до всего дело есть, – пожал плечами в ответ ватажок. – Дорога долгая, зима длинная[40], я старый уже. Только и остается, что былое вспоминать. Где ходил, кого видел, о чем говорили…
– Что в Степи слышно? – совладавший с трубкой капитан пыхнул дымком.
– Ох, и табачище-то у тебя духовитый какой! – намекающе потянул ноздрями дед. – Что там слухать-то, в Степи нашей? Мало что меняется. Под Зборовом мир подписали[41], слышал, верно?
Что-то такое доходило до капитанских ушей про страшный разгром польского войска да про курганы из убитых. Но особо не до того было, своих бед хватало. Да и медленно вести расползаются. А, минуя пол-Европы, становятся старыми и прогорклыми.
– Ну так подписали тот мир, – продолжил чумак, щедро одаренный из капитанских запасов. – А проку с него – как с козла молока. Жиды убраться обещали, а как сосали кровь, так и сосут. Старшина[42] казацкая как жировала, так мордищи и лоснятся по-прежнему, и как они у них не трескаются, то уму недостижимо. Ляхи из Варшавы повозвращались, ксёндзов навезли. Ты ему слово против, так он пальцы в рот и свищет. Старшина, свист услыхавши, и рысят верными ляшскими кобелями, чтобы своих же людей русских православных, на палю сракой взгромоздить. Каждая падлюка мимоходщину[43] норовит стребовать. А нам, сироме бессловесной только то и остается, что терпеть да ждать…
– Чего ждать? – глухо кашлянул капитан. – Пришествия со Страшным Судом?
